«Где ты будешь, Гай…»

Тема семьи чрезвычайно важна, ведь семья – это то сообщество людей, где взращивается новый человек. При этом именно семья в современном обществе является институтом, наиболее подверженным прямым и косвенным нападкам с разных сторон и по разным поводам. Можно начать с того, что с некоторых пор семья стала часто определяться как «традиционная» семья. Часто в этом словосочетании слово «традиционный» означает «старомодный» и «малоинтересный». Что же противопоставляется «традиционной семье»? Очевидно, «семья» нетрадиционной ориентации. Так происходит покушение на сущность семьи. Затем, на протяжении всей истории роли в семье распределялись между ее членами так, что выстраивалось крепкое общество и выращивалось здоровое потомство. Теперь в общественное сознание твердо вошли «гендерные» проблемы и феминистки не без успеха переставляют эти роли и искажают их содержание. Так нарушается структура семьи. Семейные ценности, – такие как верность, милосердие, чистота, уважение старшинства, самоотдача, – подвергаются атакам либеральной идеологии с ее крайним индивидуализмом, эгоизмом и цинизмом, и искажается весь смысл человеческого существования. Все эти противопоставленные «традиционной» семье вещи зиждутся на допущении представления об отсутствии нормы, а аргументы достаются в том числе и из сундука истории. В результате все знают пикантные подробности из истории древнейших народов, знают о крайней распущенности греков, об оргиастичности римской жизни, но не замечают, что факты, дающие право на подобные аргументы, связаны с известными персоналиями и едва ли применимы к прошедшей жизни миллионов людей, называемых «народом», чья жизнь отражена в юридических документах, письмах, литературе и, наконец, на надгробных плитах – «пути всей земли». Тут как раз и открываются картины, представляющие «норму», т.е. то, чему современным либеральным обществом отказано в существовании. Каковы же эти картины?

Семья в Древнем Египте была основой общества, ведь для его граждан семейные отношения представляли собой непреходящую ценность, такую, что и боги их были часто связаны семейными узами. Египтянин испытывал гордость принадлежности к своей фамилии и по отцовской, и по материнской линии, а почитание родителей составляло основу нравственного порядка. Старшему сыну, а иногда и дочери, доставалась трудная и почетная обязанность хранения старости и достойного упокоения родителей. Интересно, что терминология родства египтян была весьма скудной, но, может быть, и этот факт говорит в пользу внутрисемейной близости? Вот смотрите: мать – это «мать», но бабка – тоже «мать» и «дочь» – это дочь, внучка и племянница. Сестра и тетка – одно, а иногда и жена – «сестра». Когда жена – близкий друг, такой как сестра, это симпатично. Супруги часто были нежно привязаны друг ко другу: об этом свидетельствует поэзия, а на одном из изображений в гробнице супруги воссоединяются в посмертии, протягивая друг ко другу руки в жесте сбывшегося ожидания.

Но начинается все с «основания дома» или «бросания якоря» по достижении молодым человеком 16-20 лет. Его избранница (или избранница родителей) могла быть лет 12-ти или чуть старше, если брак совершался в более зажиточной среде. Сам брачный контракт являлся регулятором собственности супругов, а не констатацией их отношений и моральной ответственности. Впоследствии оба супруга сохраняли контроль над своей частью собственности, привнесенной в семейное владение.

Хранение девства не считалось непременным условием для совершения брака, однако состоящие в браке супруги должны были блюсти верность друг другу – это было нормой. Ведь дом и семья рассматривались как самый главный источник радости и счастья.

Счастьем и благословением богов были дети. А если чада все не было, молили богов и умерших родичей, дабы те заступились перед богами. В конце концов возможно было усыновление.

Главой дома был муж, женщина подчинялась отцу и мужу, при этом во многих отношениях женщина имела равные с мужчиной права: она могла участвовать в деловых предприятиях, владеть землей, выступать в суде от своего имени, инициировать развод, который представлял собой регуляцию прав собственности. Впрочем, говорят, разводы не поощрялись обществом и старшими в семье. Поводом для развода могла быть вина – прелюбодеяние, неспособность зачать или оскорбление супруга и повод без вины – несовместимость супругов. Так или иначе, развод оказывался горем для супругов и семьи. Вступление во второй брак не возбранялось.

В семье женщина создавала дом – растила детей, вела хозяйство, которое порой могло быть весьма обременительным – со множеством прислуги, с мастерскими по изготовлению одежды и с кладовыми со снедью, с огородами и садами. Муж занимался общественной жизнью, подвизаясь в армии или ремесле или торговле. Сыновья следовали по стопам родителя, научаясь от них или в школе, а дочери постигали премудрость женских забот при матерях. Как правило. Но, очевидно, правило не было особенно жестким, что позволило Геродоту написать: «У египтян, кажется, все не как у всего человечества. Женщины у них ходят на рынок и работают по найму в торговле, а мужчины сидят дома и прядут! Мужчины в Египте носят поклажу на голове, а женщины – на плече. Женщины испускают мочу стоя, а мужчины сидя. Чтобы освободить желудок они идут в дом, а едят на улице, согласно своей теории, что то, что некрасиво, но необходимо, нужно совершать интимно, а что не безобразно, следует делать открыто».

Наверное, по той причине, что у современного человечества осталось несравненно большее количество документальных и материальных свидетельств о Древней Греции, чем о древнем Египте, то и несравненно шире возможности интерпретации этих имеющихся фактов. Естественно, все как всегда зависит от точки зрения: сейчас в моде бедную греческую жену изображать такой угнетаемой, нелюбимой и, в общем-то, неинтересной, что удивительно даже, как это – нет никаких свидетельств о каком-нибудь женском выступлении вроде суфражисток из американской комедии «Большие гонки», а могли бы быть: определенно, гречанки в гости к соседкам ходили, и законно было бы нам иметь, сговорись они между собой, если не «300 спартанок», то уж точно «300 афинянок». Да и мужья, как теперь многие говорят, могли любоваться лишь себе подобными, а жены нужны были лишь в качестве реторты… Одно немного странно – почему в связи с этим неизвестно об институте альтернативного брака («хорошо бы с усыновлением мальчиков!»). Видно, не додумались мужья – так были увлечены друг другом. Однако, известно, что усыновление было редким и мало приемлемым событием в древнегреческой жизни. Если смотреть на греческих мужей с точки зрения присваиваемых им пристрастий, то трудно им было, почти невозможно любить рожденных женами детей, но, видно, так многие пересиливали себя! Ведь сколько осталось памятников культуры – вот надгробная плита и отец нежно обнимает безвременно ушедшую дочь, а здесь резец мужа с любовью освободил из бесформенной глыбы мрамора группу играющих детей … Конечно, спору нет: все это – и конкубинки, и гетеры, и юноши, и бедные никому не нужные жены – и были, и до сего дня остались. Но дальше встает вопрос точки зрения. Помня о трогательном прощании Гектора с Андромахой, о безумных приключениях Одиссея ради того, чтобы снова увидеть Пенелопу  (полубожественные гетеры не спасли ситуацию), нам привлекательна такая точка зрения: «институт брака» – первый «институт», установленный Господом Богом в отношении сотворенного им человека. Потом было  государство и право, потом по настоянию свободной воли людей цари, потом… Но в начале была семья. И трудно предположить, что за давностью лет в сердце человеческом вовсе не осталось смутного воспоминания о том, как по-божески надо строить свою жизнь и трудно представить, что эта память не проявила себя, хотя бы элементарно, во всех человеческих исторических сообществах.

Вот и греки. Дочери считались собственностью отца и выдавались им же замуж в раннем возрасте примерно от 14 лет и в состоянии сохраненного девства, что было важным. «Невинность моя, невинность моя, куда от меня ты уходишь?» – так плакала прощающаяся с девичеством невеста. Жених к тому времени должен был отслужить в армии, и ему было около 30, уже самостоятельный человек. От него девства не требовалось. Вначале между отцом и женихом заключался устный договор, сопровождавшийся словами отца: «Я передаю тебе эту женщину для зачатия законных детей». Потом происходила передача девушки и ее приданного жениху, который становился теперь ее хозяином, и в доме отца справлялся свадебный пир. Невеста приносила жертву разным богам в виде ее детских игрушек и девических одеяний, что означало для нее конец детства, начало жизни в доме мужа (наше слово «семья» у древних греков означалось словом «дом») и испрашивание у богов покровительства в ее новой замужней жизни. Артемида получала прядь волос с тем, чтобы переход от девства совершился возможно благополучнее. Самый день свадьбы начинался с омовения невесты водой из реки или источника, принесенной малым ребенком в такой же вазе, как и для омовения не успевшего вступить в брак покойника. Затем невесту одевали и покрывали ее голову вуалью в знак ее девства. Потом оба – жених и невеста– приносили жертвы богам. Начинался пир с возлияниями в честь богов, исполнением свадебных песнопений, восхвалявших жениха и невесту, уподоблявших их богам, с пожеланиями им счастья и доброго потомства. В конце пира наступало время совершить самую важную часть церемонии – снятие с невесты вуали в знак завершения поры ее девичества и передачи жениху. И затем процессия с невестой направлялась в дом  жениха в сопровождении ребенка, у которого оба родителя в этот момент должны были быть живы, и который символизировал благоденствие, благое поспешение и будущее чадо молодых. В корзине несли хлеб также как символ будущего ребенка.

«Там невест из чертогов, светильников ярких при блеске,
Брачных песней при кликах, по стогнам градским провожают.
Юноши хорами в плясках кружатся; меж них раздаются
Лир и свирелей веселые звуки; почтенные жены
Смотрят на них и дивуются, стоя на крыльцах воротных» (Гомер, «Илиада», XVIII, 492-496).

Невеста в сопровождении жениха и его друга ехала в повозке. Женщины с корзинами сопровождали процессию, неся яблоки, розы и фиалки и бросая их в молодых, подобно тому, как приветствовались победители всегреческих спортивных игр. Здесь победителем была невеста. У дома жениха молодую встречала свекровь и приветствовала ее в новом доме, молодую вели к очагу и совершали еще некоторые ритуалы, затем молодых оставляли в спальной на попечении Афродиты и Пейто, от которых можно было ожидать дара гармонии, радости и, в конце концов, ребенка.

До рождения ребенка молодая не называлась собственно «женщиной», пока оставаясь «нимфе» – молодой замужней женщиной. Став матерью, она становилась ответственной за воспитание детей и ведение домашнего хозяйства – его экономику, распределение работ среди рабов, прядение и ткачество на всю семью были прерогативой хозяйки. Когда рождался сын, входная дверь украшалась оливковой ветвью, дочь – куском шерстяной пряжи, и отец, принимая ребенка, брал его на руки и обегал с ним вокруг дома. Хотя он мог и отвергнуть ребенка и тогда новорожденного просто могли выбросить вон. Согласно религии греков новорожденный умирал от «естественных причин» и родители не несли за то ответственности. Однако детей очень любили и заботились об их воспитании.

В греческом языке есть слово homophrosune, которое описывает желанный тип взаимоотношений между мужем и женой, то же  слово употребляется для отношений между друзьями и между хозяином и гостем, и значит оно «единомыслие». Так, Одиссей высказывает свои пожелания Навсикае:

«О, да исполнят бессмертные боги твои все желанья,
Давши супруга по сердцу тебе с изобилием в доме,
С миром в семье! Несказанное там водворяется счастье,
Где однодушно живут, сохраняя домашний порядок,
Муж и жена, благомысленным людям на радость, недобрым
Людям на зависть и горе, себе на великую славу» (Гомер, «Одиссея», VI, 180-185).

А были ли подобные у римлян? Как соотносились между собою муж и жена? – была ли жена «помощницей» мужу? – чтил ли приплод отца своего и матерь свою? – только ли «искали своего» в брачных отношениях? – каков идеал? Про гнусности распущенной языческой жизни мы и наслышались, и насмотрелись. Но неужели не горело сердце у этих древних о том, что должно быть правдой, хотя бы они еще и не представляли себе ее источник?

Вот популярное речение, дошедшее до нас издалека: грек женится, чтобы иметь законных детей и хозяйку в доме; римлянин – чтобы иметь подругу и соучастницу всей жизни, в которой «как шерсть, остриженная прядями, плотно соединена между собой, так и муж да составит с женой единое целое» (Fest.55, s. v. cingillo). Шерсть фигурировала в брачном одеянии невесты как белый пояс, стянутый «геракловым» узлом, который – знак ее девства – развяжет жених. Вообще, хороша собой была невеста! На ней была белая прямая бесшовная туника, желтые сандалии и огненно-алого цвета палла, на голове – венок из вербены и майорана, собранные самой невестой, и алого же цвета покрывало, которое несколько прикрывало лицо. На четвертом пальце левой руки уже было надето простое железное кольцо без камней – ведь сговор был позади. «Spondesne?» – спросил при сговоре отца невесты жених. «Spondeo» – ответил отец. Т.е. – обещаешь? – обещаю.

В разные времена заключались и по-разному соотносились три формы брака: 1) торжественный, совершаемый жрецом Юпитера при чтении молитв и жертвоприношении («Ничего не было священнее уз брака, заключенного таким образом», – писал Плиний); 2) «купля»  – фиктивная продажа отцом дочери будущему мужу (Она сопровождалась таким диалогом: «Мужчина спрашивал, хочет ли женщина стать матерью семейства; она отвечала, что хочет. Также и женщина спрашивала, хочет ли мужчина стать отцом семейства; он отвечал, что хочет. Таким образом, женщина переходила под власть мужа» -- (Boeth. ad Cic. top. p. 299) и 3) редкая форма брака usus, т.е. как бы «как повелось» – женщина, прожившая в доме своего фактического мужа один год, признавалась его законной женой. В этих формах брака женщина находилась под фактической и юридической властью мужа. Была и четвертая форма, «вне власти мужа», которая, потеснив остальные, со временем стала преобладать, сделав обе стороны свободными от обязательств, как это переживаем мы и сейчас. А до того римляне смотрели на брак, как на полное «слияние двух жизней», когда у супругов все общее, ведь на брачной церемонии в присутствии многочисленных гостей невеста произносила знаменитую формулу: «Где ты будешь, Гай, там и я – Гайя», и присутствовавшие откликались на эти слова: «Будьте счастливы!», а почтенная матрона, ни в коем случае не бывшая во втором браке, соединяла правые руки жениха и невесты. Потом был пир и проводы в дом жениха.

И, конечно, потом супруги были счастливы, ведь было определенно известно, какова идеальная жена – она любит дом и не ищет причин часто его покидать, она печется о своем хозяйстве, а это трудная и творческая задача, она воспитывает детей и эмоционально разделяет труды и дни своего мужа. Оставшись вдовой, она может снискать похвалу «univera» – жена одного мужа, если сохранит верность умершему. Уважение к весталкам и «одномужним» вдовам говорит о том, как высоко ценились в обществе целомудрие и верность. Удивительны и прекрасны примеры верности до самоотвержения, проявленные римлянками  к своим мужьям при том, что замуж они выходили не по «вечному зову» (такому привычному современному аргументу и в пользу брака, и в пользу развода), а по спекуляции родителей ввиду политических и имущественных соображений, часто не зная жениха, или получив в мужья человека гораздо старше себя по возрасту. «…хворал Цецина Пет, ее [Аррии] муж, хворал и сын, оба, по-видимому, смертельно. Сын умер; он отличался исключительной красотой и такой же душевной прелестью; родителям он был дорог не только потому, что был их сыном, но в такой же степени и за свои качества. Мать так подготовила его похороны, так устроила проводы умершего, что муж ничего не знал; больше того, каждый раз, входя в спальню, она делала вид, что сын их жив и даже поправляется; очень часто на вопрос, что поделывает мальчик, она отвечала: «Он хорошо спал, с удовольствием поел». Когда долго сдерживаемые слезы одолевали ее и прорывались, она выходила и наедине отдавалась печали; наплакавшись вволю, она возвращалась с сухими глазами и спокойным лицом, словно оставив свое сиротство за дверями». Такая выдержка помогла Аррии спасти мужа от болезни, но потом его арестовали за участие в восстании и посадили на корабль, чтобы везти в Рим. Аррия упрашивала солдат взять и ее хоть рабой, но ей было отказано. Тогда она наняла рыбачью лодку и двинулась вслед за мужем. «Пет был приговорен к смерти, Аррия решила умереть вместе с ним. Ее зять, Тарсея, умолял ее отказаться от этого намерения, говоря: «Ты, значит, хочешь, если мне придется погибнуть, чтобы твоя дочь умерла со мной?» – «Если она проживет с тобой так долго и в таком согласии, как я с Петом, то хочу», – был ответ. Когда пришел роковой час, она пронзила себе грудь, вытащила кинжал и протянула мужу, произнеся бессмертные, почти божественные слова: «Пет, не больно»» (Плиний Младший, Письма.VI. 24).

У мужчины и отца семейства были многочисленные и разнообразные права и соответственно тяжелейшие ответственности. Мужчина строил жизнь в государстве, и в качестве pater-familias он занимался тем же. Ведь он являлся религиозной главой семьи, хозяином семейной собственности и судьей членов своей фамилии. Он отвечал за непрерывность рода, и, следовательно, он имел право признать своим или отвергнуть новорожденного ребенка, право прогнать жену в случае бесплодия или прелюбодеяния, так как потомство должно быть чистым, право выдавать замуж дочь и женить сына, право исключать сына из семейного культа и вводить в культ чужого, назначать перед смертью опекуна жене и детям. В Риме никто кроме отца не мог являться свидетелем в суде, зато он же нес ответственность за преступления своих домочадцев. Этот авторитет не был произволом, так как он находил себе ограничения в тех же верованиях, на которых основывал свои права: «отец имел право изгнать сына из семьи, но он в то же время знал, что если поступить таким образом, род может прекратиться, и маны [души] его предков подвергнутся вечному забвению. Он имел право усыновить чужого, но религия запрещала это делать, если у него был родной сын…Он мог прогнать свою жену, но при этом ему приходилось решаться порвать религиозную связь, которую брак устанавливал между ним и его женой. Таким образом, религия налагала на отца столько же обязанностей, сколько давала ему прав». (Fustel de Coulanges. La Cité antique.)

Осталось обратиться к «семейной истории» одного не самого многочисленного и культурно немногозначительного народа, исторические анналы которого, тем не менее, по времени покрывают и египтян, и греков, и римлян, начинаясь с первых людей и первой семьи Адама и Евы. О том, что с ними случилось, и как продолжилась эта история, все хорошо знают: какова была роль отца и его власть в семье и обществе – вот умирает Маттафия и велит: «Вот – Симон, брат ваш: знаю, что он муж совета, слушайтесь его во все дни; он будет вам вместо отца. А Иуда Маккавей, крепкий силою от юности своей, да будет у вас начальником войска, и будет вести войну с народами» (I Мак 2.65-66), и никому в голову не пришло перечить. Жена была помощница и знала, что дети, преимущественно сыновья, рожденные ею, – главное богатство мужа: «И сказала Лия: Бог дал мне прекрасный дар; теперь будет у меня жить муж мой, ибо я родила ему шесть сынов» (Быт. 30.20). Но не прямолинейность отношений, а милость сердца мог, как сейчас так и тогда, привносить в жизнь человек: «В тот день, когда Елкана приносил жертву, давал Феннане, жене своей, и всем сыновьям ее и дочерям ее части; Анне же давал часть особую, [так как у нее не было детей], ибо любил Анну [более, нежели Феннану], хотя Господь заключил чрево ее» (I Цар. 1.4-6).

В общем, очень все сходно у всех наших религиозных и культурных праотец за исключением деталей и силы поэтического выражения. Но: значительность прозрения единобожия ветхозаветных евреев  выше всего красивого, благородного, даже великолепного бывшего от Бога же у язычников: «Да не хвалится мудрый мудростию своею, и да не хвалится богатый богатством своим, но желающий хвалиться да хвалится тем, что разумеет и знает Господа» (молитва Анны – I Цар. 2.10). Хотя и египтянам что-то подобное приходило на ум, и имперские язычники не всегда оставались последовательны в своем язычестве, но у них не было как у евреев мессианских ожиданий. Хотя и те, народ избранный, не раз колобродили подле чуждых тельцов, и не все того мессию ждали, Который пришел к ним и ко всем нам на горе и на радость, закончив любое избранничество, кроме Своего избранничества Сынами Царства. И только неописуемое Приснодевство Пречистой и Преблагословенной Богородицы Марии смогло покрыть тот ужасный стыд, который отверзся Адаму и Еве, когда они поняли, что голы.

Не так важно, что вот Александр Север или св. Константин запретили…, узаконили…,  освободили несчастную жену, а важно, что соблюдение язычниками неписаных норм справедливости приобрело новое качество – оно стало стремлением мужчин, женщин, детей к самому живому Богу и значит к большей чистоте  и последней правде, ведь им было сказано: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный»(Мф 5:48).

Литература:

М.Е. Сергеенко. Жизнь древнего Рима.
П. Гиро. Частная и общественная жизнь греков.
П. Гиро. Частная и общественная жизнь римлян.
Florence Dupont. Daily Life in Ancient Rome.
Jennifer Goodall Powers. Ancient Weddings.
Martin P. Nilsson. Greek Popular Religion.
William A. Ward. The Egyptian Economy and Non-royal Women: Their Status in Public Life.



© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru