Ученье и учитель. Книга 1

Педагогические заметки

Прежде чем учитель начнет учить, ему предстоит важное дело, которое обыкновенно оставляется без всякого внимания. Учитель должен говорить, т. е. уметь владеть своим голосом сознательно, ибо он, прежде всего, должен учить учеников своих говорить (издавать голос) сознательно. Это, можно сказать, первая степень школьного учения и первый залог успеха.

Всякий должен стремиться к тому, чтобы речь его была внятная. Кто затрудняется в произношении или кто произносит так, что нелегко понять его, тот лишен главного орудия, необходимого в обращении с людьми. Учителю же в особенности невозможно управлять своим классом и овладеть его вниманием, если произношение его невнятно, грубо, или тупо, или монотонно, без смысла. Голос — великое дело — он может привлекать и отталкивать, и возбуждать и притуплять или раздражать внимание. Иного природа одарила хорошим голосом, иного обделила; но и тот и другой обязаны учиться управлять своим голосом и его настраивать. Речь учителя должна быть спокойная, сдержанная, внятная. Без многословия, каждое слово его должно иметь цену и значение для класса.

Учить читать — значит учить говорить, т. е. произносить слова и складывать речь сознательно. В этом смысле уроки чтения непрерывны до самого конца школьного обучения, только приемы уроков неодинаковы, восходя от простого до более сложного. Малый ребенок, прежде всего, приучается правильно произносить каждое слово, и каждое чтение должно служить упражнением голоса.

Вслед за этим упражнением станем испытывать детей уловить смысл целой фразы. Сначала пусть они в уме подумают, что оно значит, потом, пусть тот или другой, скажет свою мысль; затем, когда образуется общее значение фраза, русл прочтут ее внятно. Тут дело учителя наблюдать за интонацией чтения: она должна быть такова, чтобы видно было, что читающий понимает смысл фразы и желает сделать его для других понятным.

И надобно, чтобы ученик сам добрался до этого понимания: если учитель начнет с того, что сам прочтет фразу, повторение ее учениками будет лишь подражанием, и большею частью плохим подражанием. Когда закончатся ученические опыты чтения, только полезно будет учителю прочесть перед учениками ту же фразу, над которою они трудились, по книге.

Иное дело, если в свободную минуту, когда перед глазами у детей нет книги, учитель прочтет им вспух, без наглядности, фразу, совсем для них новую, чтобы доказать им, как слух должен руководствовать чтением. Чтение только по книге будет, и у иных остается на всю жизнь механическим, безжизненным: работает глаз, а мысль не работает, Необходимо, чтобы она работала и управляла чтением. Тогда и  всякое ударение тона будет правильное, на своем месте, там, где оказывается, так сказать, ключ смысла целой фразы.

Нельзя похвалить обычай массового чтения, когда детей заставляют, разом всех вместе произносить читаемое. Это нестройное чтение смешанными голосами ни к чему не служит, ничем не возбуждает внимание учителя и нестройностью звука неприятно поражает слух.

На каждой ступени школьной жизни продолжается и еще возрастает важное значение чтения вслух. Нужно оно, во-первых, для того, чтобы не утрачивалась, а укреплялась привычке к чтению внятному, выразительному, разумному. Человек призван действовать словом, а для этой работы, как для всякой другой, нужно исправное, усовершенствованное орудие. Притом бесспорно ясность речи состоит в связи и с ясностью мысли: одно другому соответствует.

В школьной педагогии недостаточно еще ценится великая важность произношения и чтения.  На каждой стадии школьного развития оно приобретает новое значение, пока достигнет степени художественного. В этом смысле чтение становится само по себе свободною школою грамматики, правописания, пунктуации, и лучшим орудием для развития вкуса и в литературе и в письменном изложении мыслей. Осмысленное, выразительное чтение лучших литературных произведений, особливо поэтических стихотворений, оставляет на целую жизнь дорогие впечатления, образующие вкус художественный. Разумно руководимое чтение — полубессознательно, полусознательно — подготовляет почву для восприятия правил грамматики и стиля, которые без этой подготовки являлись бы лишь мучительным бременем для памяти. Всякое творение, истинно художественное в области слова пишется и должно писаться помощью не мысли только и зрения, но и помощью слуха: без участия слуха не может быть в нем той гармонии, слова, которая удовлетворительна для вкуса истинно художественного.

Учитель ошибается, если думает, что все дело его содержится в урочных часах преподавания в классе. Много важнее междуурочные и послеурочные часы занятий с детьми: здесь собирается богатый материал для оживления интереса, для возбуждения мысли и воображение, для сообщения понятий и сведений, здесь прямое средство духовного и душевного общения учителя с детьми и залог сердечной и умственной привязанности детей к школе и к учителю.

При самом начале дела не воображай, что всего важнее метод обучения. Всего важнее — в самом начале — сознание своего долга и верность ему. В самом начале помни: надо вставать рано, надо готовиться к уроку, поправлять тетрадки учеников тщательно, не утягивать ни минуты из урочного часа.

Если хочешь, чтобы класс твой был спокоен и внимателен, будь спокоен и внимателен сам, — спокоен прежде всего во внешних приемах. Молодой конь чует неопытного, неуверенного в себе седока, и начинает шалить и брыкаться.

Надо тебе знать каждого из учеников по имени, и  по имени звать его. Плохой, равнодушный учитель безымянно тыкает своих учеников. В доброй школе я видел доброго учителя, как он звал детей без фамилии, по именам: "Ваня, Сеня, Саша". Не забывай никогда, что у тебя в классе дети: старайся быть юн с ними, — и они это почувствуют.

Когда ученик читает стихотворение, не вмешивайся в чтение, не перерывай его объяснением, кто такой Олег, кто Печенеги. Пусть дочтет до конца — тогда можешь давать ему реальные объяснения.

Не будь рабом методы, когда надо задавать вопросы ученику. Когда ты его знаешь, и глаза твои на него открыты, он сам тебе подскажет, о чем спрашивать.

Если для истории литературы станешь руководствоваться одним учебником, не будет толку. Дай ученику прочесть стихотворение поэта — научи его прочесть как следует — и тогда легко будет тебе объяснить, а ему понять, кто был писатель, и что он значит.

Когда поправляешь тетради, будь терпелив и внимателен: не ожидай и не требуй всего зараз и от каждого одинаково. Думай, до чего в данную минуту может быть способна голова ученика твоего: чего не поняла сегодня, может понять завтра — не порти ему радость самосознания, когда видишь, что он старается понять и работает головою.

Не сомневайся в успехе, когда делаешь дело свое с мыслью, что оно не должно быть бесплодно, и работаешь с крепкой волей, чтоб ученик подлинно от тебя научился.

Приходится бороться с ленью и равнодушием. Но помни, что каждое внушение и наказание должно быть действенно. Не затрачивай сразу всю его силу. Иногда довольно взгляда, довольно движения. Когда этого недостаточно — действует слово. Но где довольно одного слова, берегись многословия.

Не раздражайся мелочами и не придавай им значения. Шалун нарисовал на столе твою фигуру, да еще подписал. Что тебе делать? Спокойно сотри ее или вели стереть соседу. Беда, если рассердишься, да еще станешь расследовать. Тогда пример станет заразителен.

Когда сидишь в классе и видишь перед собою 30 ребят, не забывай, что и ты когда-то был совершенно такой же.

И тоже помни: чего требуешь от каждого из учеников своих— и последнего, и первого, — то сам ты должен  уметь делать. Итак, всякую работу, какую задаешь им, ты должен сначала уметь проделать сам как можно лучше. В этом правда, и без правды — какое учительство!

Я знал учителя, которого любили и боялись, потому что верили ему, и он был в себе уверен. Он не усомнился раз сказать ученикам: "Вот вы сделали перевод правильно, а я ошибся и был не прав". Дети чувствуют правду.

В словесном упражнении первое дело, чтоб работа была сделана со старанием, как можно лучше, как только способен сделать ученик. Что такое знание? Древние говорили, что добродетель есть знание. Мы скажем, что добросовестность в деле есть знание. В чем главный смысл твоего учительства? В том, что ты ведешь учеников к возможной полноте работы и тем возбуждаешь в них стремление к совершенству.

Будь естествен: говорить надобно так, чтобы ясно понимали те, кому говоришь. Итак, когда говоришь, не от себя исходи, не о себе думай, а о тех, ному говоришь. В них жизнь движется: надобно ям слышать живое слово.

Берегись употреблять отвлеченные фразы, берегись нанизывать правило на правило. Дорога, вымощенная отвлеченностями да правилами, ведет к отупению и отводит от жизни.

Учитель пусть помнит, что он делает великое дело, которое нельзя делать с небрежением.

Стоило бы, например, каждому учителю записать себе на память:

1) учитель, когда кланяется ему ученик, не оставляет поклон без ответного знака,
2) не должен учитель сидеть на своем месте разгильдяем, и облокотясь руками на стол,
3) ни ученик перед ним, ни он перед учеником не стоит,  держа руки в карманах,
4) учитель никак не опаздывает, и последним выходит их класса.

Когда слышишь наших ученых педагогов, — они, кажется, думают, что их научные правила дают им в руки универсальное средство делать что угодно с живым материалом, который дается в руки учителю. Точно в руках у него мягкий воск, из которого человек, обладающий техникой, может лепить какие угодно фигуры. К счастью, не то выходит на деле, и эта техника сама по себе оказывается мертвящею буквой. Педагоги эти не понимают, что каждый класс из 20, 30, 40 детей есть живое существо: живущее своею жизнью, имеющее свою душу, и что в эту душу учителю предстоит проникнуть.

Когда судят о человеке, надобно отыскивать в нем не одну лишь отрицательную сторону, а, прежде всего, положительную: мы скорее замечаем, чего нет в человеке, нежели что есть в нем. А что есть, это всего важнее.

Так, обсуждая ученические работы, мы гоняемся за ошибками и их отмечаем. Этого мало и эта мерка неправая. Надо уметь смотреть внутрь, сквозь ошибки. Кто умеет, видит сквозь ошибки, к чему способен ученик, что умеет, что может дальше в нем вырасти. Итак, напрасно думает начальник, что, обозрев множество тетрадок, по счету отмеченных ошибок получит он понятие о целом классе и о способностях каждого ученика.

Одни наставления и выговоры плохо действуют, если ученик не привыкнет видеть в учителе живой образ умения, старания, добросовестности — и уважать его. Когда ученик боится учителя в нравственном смысле этого слова, один взгляд, одно слово учителя будит ученика, стыдит, одобряет, оживляет, руководствует.

Когда работа употребляется в школе в виде наказания, это плохой показатель: значит, работа мало ценится, или сама по себе считается тяжким и скучным делом.

Есть методические лабиринты, в которых только опытный и разумный учитель может найти себе вход и выход, а неразумный и начинающий путается без исхода. Таков лабиринт прославляемого "объяснительного чтения". Разыгрываясь на этом широком поле, фантазия учителя может довесть ученика до отупения, прерывая мысль его в чтении на каждом шагу и сбивая его с толку вопросами и внушениями. Чтение какой-нибудь басни превращается у иного учителя в урок de omni re scibili et quibusdam aliis¹: точно входит он в лес и спотыкается на каждом кустике и дереве, забывая совсем о существенном предмете урока. Неразумные поклонники этого метода, развивая его, любят составлять примерные уроки длинных объяснительных чтений; служа образцами, эти уроки вводят одного слепца за другим в яму, из которой не найдешь выхода.

Учитель! учитель! подумай — нет науки, которую нельзя было бы обратить в орудие мучений для "малых сих", состоящих под твоей ферулою². Твое дело помогать им расти, а сколько педагогов, считающих долгом надевать на них цепи и корсеты как будто для того, чтобы задерживать рост или искажать его!

Вот — казалось бы, простое дело — правописание, а сколько таится в нем пытки, сколько изобретенных правил, которые сводят на мертвую букву дело разума и логики. И какие правила— у одного одни, у другого другие. Тетради учеников твоих испачканы отметками ошибок там, где соседний учитель не нашел ошибки. Ты приводишь ученика в стыд и в слезы за то, что он написал: маленькие дети; а сосед твой — за то, что он написал: маленькия дети. У тебя большим грехом считается искусство с одним с, а у соседа изгоняется двойное с из этого слова. Ты с великим прошением уничтожаешь запятые там, где сосед твой ставит их обильно, укоряя ученика за ошибку, и где у тебя повелевается двоеточие, сосед твой повелевает ставить тире или точку с запятой. Так, процеживая комаров, ты поглощаешь в то же время верблюдов здравой педагогии.

Знаешь ли ты, где корень и правописания и правильной речи? Этот корень есть осмысленное, одушевленное чтение, с первой его стадии до последней. Кто привыкнет упражняться в нем, приучается понимать смысл и движение каждой фразы и, приобретая вкус, узнает сам собою, где ставить знаки препинания. И стоит ли мучить его на мнимых кем-то узаконенных тонкостях правописания, когда он сам распознает со временем, на чтении художественной речи, где что правильным складом ее требуется.

Тесен, по-видимому, и скуден, и одинок круг деятельности учителя. А если ему суждено учить и действовать в глуши, он становится подвижником. Но благо тому, кто и на этом месте не успел дух угасить в себе... сберечь свои крылья... Могий вместит, да вместить.

Учитель не есть какая-либо принадлежность школы, которая при ней предполагается: это есть самая сущность школы, и без учителя никакая школа немыслима: учитель должен был создан для школы. Любую канцелярию можно составить из охотников и из работников, но беда, если школа разумеется не выше канцелярии, беда, если при устройстве школы, так же как и при устройстве канцелярии, слышится та же речь: стоит кликнуть клич, и учителя явятся, сколько их есть ищущих работы и хлеба.

Можно сказать — и ныне многие как будто так думают: настроим, наделаем школ — этого требует просвещение. Наберем учителей: дадим им в руки программы и новейшие методы обучения, свяжем их правилами инструкций — и дело пойдет. Нет, нет, это не так. Пусть собираются конференции педагогов и специалистов, пусть придумывают лучшие способы обучения, пусть пишут и печатают томы своих протоколов и мнений. Напрасный труд, — и дело может оказаться подобием крыловского квартета. Явятся учреждения учебные, но живой души в них не будет, пока не будут для них созданы живые учителя.

Скажут: создадим специальные заведения для приготовления учителя: но ведь и для того, чтобы его изготовить, потребен на живое дело воспитания живой учитель, живой руководитель. И напрасно думать, что достаточны и для этого курсы учебных предметов, программы и инструкции. Учитель-ремесленник, учитель-чиновник не годится для живого дела. Учитель должен быть подвижником своего дела, полагающий душу свою в дело обучения и воспитания...

Учителей готовят обыкновенно в специальных учительских школах, заботясь о сообщении им знаний всякого рода по установленным программам, и в особенности научных знаний в области педагогии. Но и при помощи наук и курсов не выработается нужный для дела учитель, если не прошел он через лабораторию действительного учительства в начальной школе, где приобретается, искусство учить, не посредством, книжных лекций, но обращением с живыми детьми, притом не с теми или другими детьми, но с целой организованною массою детей. Поэтому едва ли годится учить как следует и в средней школе учитель, не прошедший искуса в школе начальной, где надобно подлинно учишь детей. Если он в курсе приготовления к учительству привык только приобретать знания, но не умеет сообщать их, то и средняя школа немного приобретает в нем.

Стоит пересмотреть списки существующих учебных заведе¬ний всех степеней — и ужасно становится представить, какая масса учителей всюду требуется. Но учитель, принадлежащий заведению, сросшийся с ним и живущий в нем его жизнью—  есть поистине rara avis³ в наше время. Кое-где еще можно сыскать старого учителя педагога, издавна сидящего на своем месте, — да еще где-нибудь в глухой деревне отыскать старика учителя, в голоде и холоде из любви к детям посвящающего, всю свою  жизнь уходу за ними: такие труженики вместе со старыми дьячками составляют ныне редкость — это люди почтенные, на которых, когда встретишься с ними, любоваться надо.

Но в городе, тем более в большом городе, учитель представляется каким-то наемником учебного труда, изнывающим в тоске своего звания, и учительство принимает вид ремесла. В непрестанной заботе о хлебе насущном для себя и для семьи своей, — без интереса, без одушевления несет он поденный труд, перебегая или переезжая из одного учебного заведения в другое  на уроки,  и всюду является усталый,  раздраженный, утягивая нередко минуты и четверти часа из каждого урока, и не посвящая труда своего ни одной из школ, в коих учительствует.

Как ему знать учеников своих, как следить за их способностью  и  развитием?  Остается  ему  только  давать  урок,  предлагать  вопросы  и  на  ответы  ставить  безличные  цифры  отметок. Редко можно встретить учителя, довольного трудом своим,  местом  и  положением, — он  поглощен  заботою об  улучшении своего быта и высматриванием — где бы лучше устроиться на другом месте.
                                                                                                                                                     
Можно завесть сколько угодно учительских школ и институтов, израсходовать на них большие суммы, снабдить их всеми усовершенствованными пособиями, наполнить их преподавателями, стоящими на высоте науки, — и все-таки не получить желаемого, настоящего, одушевленного и прочного учителя. Отчего? Оттого, что идея учения и воспитания неглубокая и неодушевленная; оттого, что на уме учеников одна главная цель — в деле, к которому готовятся, получить средство для жизни, содержания себя. Оттого у них в этом деле левая рука всегда будет знать, что делает правая; оттого на призвание свое и свое дело смотрят они как на временную стадию к лучшему устройству своего быта.

С громадным развитием промышленности, с расширением рынков, с умножением центров производства, привлекающих массу работников к машине, к труду механическому, умножаются предметы производства и потребления, рождаются и плодятся новые потребности, собираются и распределяются новые капиталы, но вместе с тем истощаются и разлагаются силы души народной, глотнуть живые источники одушевления. Неестественно раздувается город, привлекая к себе массу сельского населения, растет то в праздной безработице, то в египетской работе изнывающая толпа людей, стремящихся неведомо куда, недовольных, раздраженных, бездомных, живущих день за днем без горизонтов, без надежд, без сознания...

Нечто подобное угрожает школе, когда она перестает быть мастерскою воспитательного труда и вступает в область механического производства, где происходит вечная работа у машины, где некогда душе человеческой отдохнуть, опознаться и опомниться. И школа может уподобиться заводу, действующему паром или электричеством, бездушной машине, выбрасывающей от времени до времени наскоро изготовленных кандидатов — для экзамена и патента.

В наш век всеобщего наводнения книгами разумному человеку, желающему действительного дела в своей жизни, приходится искать разумный выход из множества книг. Книги, слова, речи — не столько качеством, сколько количеством — оказывают нередко слишком сильное действие на всю нашу жизнь, на образ мыслей наших, на направление воли, на образование  характера. Читать книгу на месте сидя мешает видеть жизнь в ее действии, знать людей и дела людские. Неумеренное питание расстраивает организм: подобно тому и неумеренное пользование печатным словом расстраивает мысль, к серьезному делу направленную.

Эта опасность особенно ощутительна в деле воспитания. В этом деле жизни первою потребностью служит не какая-либо новая теория или умная книга, а действительная лаборатория педагогики. Один день в этой лаборатории может дать внимательному уму и восприимчивому сердцу более, чем дюжина прочитанных книг о педагогии: тут мы подлинно учимся наблюдать действительные факты и живых людей, не питаясь только словесными описаниями того и другого. Жизненные элементы воспитательного дела ускользают от описания и доступны лишь непосредственному ощущению.

Немало есть высших учебных заведений, откуда выходят люди на дело учительское и на проповедь. В заботе о высших курсах, о трудных экзаменах, об ученых диссертациях они считают ниже своего достоинства учиться, как учить детей. И если бы кто потребовал предложить им это средство, они отвергли бы его с негодованием. Напрасно. Пропустив время воспитать в себе душу учительства, многие уже не наживут ее и останутся при одном ремесле учительства. Дети могли бы вовремя научить их искусству ясной, простой, одушевленной речи, понятной и сочувственной тому, к кому она обращается. Дети могли бы отучить их от привычки многословной речи, напичканной звонкими фразами, искусственными выражениями и ложным пафосом, служащим одною лишь маскою одушевления.

Могут сказать:  мало нам идеальных требований — нужно сейчас наилучшее школьное учреждение — надо распространять просвещение в народе, и ждать некогда.

Но в деле народного просвещения и воспитания мудрость велит не спешить, но стремиться последовательно и неуклонно к достижению идеала, приближаясь по мере возможности к его осуществлению. Одно лишь необходимо, чтоб идеал был истинный, верный, а не мнимый, фантастический и колеблющийся ветрами случайных направлений. Что пользы в том, что школ настроим всюду множество, а учителя мы не воспитали, или строим школы свои на ложном идеале и в разладе с действительными потребностями жизни и с непреодолимым условием места и времени.

Кто хочет разом получить готовую схему школьного устройства и школьного образования и разом привесть ее в исполнение, разом поставить всюду массу школ и полки учителей, — те пусть идут на рынок педагогии к продающим и купующим готовые рецепты и программы знания, пусть слушают речи собранных в заседание специалистов и читают пространные протоколы их заседаний, пусть избирают рекомендованные системы рассадки и организации школьных правителей и деятелей.

Нечасто встретишь учителя, который, зная учеников своих, умел бы назначать каждому, по степени способностей его и развития, темы для так называемых сочинений? Кому приходилось пересматривать длинные списки тем, назначаемых для сочинений, тому остается только удивляться скудости педагогического рассуждения в этом немаловажном деле.

Под словом "сочинение" разумеется обыкновенно какое-то самостоятельное изложение мыслей самого ученика о предмете, о котором ученик не в силах рассудить сам, а понуждается лишь разыскивать и повторять или перефразировать чужие мысли и чужие фразы. Отсюда, с одной стороны, очевидная бесплодность таких упражнений, с другой стороны, совершенное извращение оценки этих упражнений со стороны учителя, сбивающее ученика с толку.  Ученик,  наполнивший свою работу набором фраз я высоких мыслей, отовсюду надерганных, получает похвалу за свою работу и может вообразить себя художником слова и мысли; а другой, потрудившийся добросовестно изложить то, что ему известно о предмете темы, получает выговор за то, что труд его несамостоятелен.