Кто же он - первый император?

Извлечения к теме:

«А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волосы рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая» (А.С. Пушкин)

«Он (Дмитрий) был мужчина крепкий и коренастый, без бороды, широкоплечий, с толстым носом, возле которого была синяя бородавка, желт лицом, смугловат, обладал большою силою в руках, лицо имел широкое и большой рот, был отважен и неустрашим, любил кровопролития, хотя не давал это приметить» (И. Масса).

«Рострига же возрастом мал, груди имея широки, мышцы толсты; лице же свое имея не царсково достояния, препростое обличие имея, и все тело его велми помрачено. Остроумен же, паче и в научении книжном доволен, дерзостен и многоречив зело, конское ристание любяще, на враги своя ополчитель смел, храбрость и силу имея, воинство же велми любяще» (Катырев-Ростовский).

«Он ездил не в карете, а верхом на коне, и притом не на смирном; садился же на неге не так, как прежние цари, которые становились на скамью, подставляемую двумя боярами, и влезали на лошадь. Димитрий, взяв одною рукою повод, другою едва прикасался к седлу, уже был на коне, и ни один ездок не мог сравниться с ним в искусстве и ловкости...однажды сам убил огромного медведя, которого спустили с цепи в селе Тайнинском, вопреки желанию князей и бояр» (К. Буссов).

«Он имел такое же маленькое лицо, жесткие черные волосы, был низкого роста и коренастого сложения» (Петрей).

«Молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наружности вовсе не отражал своей духовной природы: богато одаренный, с бойким умом, легко разрешавший в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на увлечения, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные знания» (В.О. Ключевский).

«Приземистый, гораздо ниже среднего роста, он был непропорционально широк в плечах, почти без талии, с короткой шеей. Руки его отличались редкой силой и имели неодинаковую длину. В чертах лица сквозили грубость и сила. Признаком мужества русские считали бороду. На круглом лице Отрепьева не росли ни усы, ни борода. Волосы на голове были светлые с рыжиной, нос напоминал башмак, подле носа росли две большие бородавки. Тяжелый взгляд маленьких глаз дополнял гнетущее впечатление» (Р. Скрынников).

Итак, «маленькое лицо, жесткие черные волосы» — «некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица» — «тяжелый взгляд маленьких глаз дополнял гнетущее впечатление» — «едва прикасался к седлу, уже был на коне» — «глаза голубые, волосы рыжие» и т.д. Подобных отклонений от чего-то усредненного и противоречий более чем достаточно. Однако основные расхождения наблюдаются у современников, у авторов XVII века, в более поздний период вырабатывается усредненный образ. И если согласиться с такой усредненностью, отбросив разночтения иностранных и отечественных свидетелей, представляется однозначный герой: неприглядная запоминающаяся внешность грубого деспотического склада; подготовленный физически и целенаправленно воспитанный боец, стоик, отчаянный сорвиголова… Пока оставим в стороне его умственные, государственные и нравственные проявления. Кто же выступил в роли Лже-Димитрия? Два прямых претендента: царевич Димитрий, сын Грозного, и монах Григорий (Отрепьев). Если согласиться с развитием событий, то в дальнейшем монах Григорий и выдает себя за царевича, следовательно, на первом плане Самозванец.

Отрепьев до двадцати лет какое-то время служил в холопах у Романовых и Черкасских, до двадцати же лет постригся в монахи. Видимо, был он прилежен, если уже в двадцать лет рукоположен во диакона; занимался письменным делом при патриархе, что-то сочинял, что-то переписывал — сидячая служба; а уже в двадцать один год оказался в Польше, где и объявил себя наследником Российской; полгода учился у иезуитов, принял католичество, в мае 1605 года выступил с польским войском, в июне сел на трон, а в мае 1606 года был убит в Кремле. Как видим, интенсивно, и без специальной подготовки.

Это — предмет для раздумий.

«После свидания с королем /польским/ самозванец через своих покровителей заказал парадный портрет. Надпись к портрету была продиктована, по-видимому, им самим. Она гласила: «Дмитрий Иванович, великий князь Московский, 1604 г. В возрасте своем 23». Надпись доказывает, что Отрепьев (Самозванец. — Б.С.) не знал точного времени рождения Димитрия Угличского. Летом 1604 года младшему сыну Ивана Грозного исполнился бы 21 год... Вполне возможно, что в надписи к портрету самозванец указал собственны возраст» (Р.Скрынников).

«Лжедимитрий «весьма был разумен и столь смышлен, что среди членов своего Совета казался учителем среди школьников» (Ж. Маржерет).

«Не проходило дня, когда бы царь не присутствовал в Совете, где сенаторы докладывали ему дела государственные и подавали об оных свои мнения. Иногда, слушая долговременные бесплодные прения их, он смеялся и говорил: «Сколько часов вы рассуждаете и все без толку. Так я вам скажу, дело вот в чем», — и в минуту ко всеобщему удивлению решал такие дела, над которыми сановитые бояре долго ломали свои головы» (К. Буссов).

«Он тотчас показал себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей... Лучший и преданнейший его слуга П.Ф. Басманов под рукой признавался иностранцам, что царь — не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому еще, что лучшего царя теперь и не найти» (В.О.Ключевский).

«Отрепьев шел к власти напролом, не останавливаясь перед убийствами и казнями. Он показал себя человеком жестоким и вероломным».

«Лжедимитрий, заняв трон, объявил себя непобедимым императором и дал понять соседям, что намерен превратить Россию в военную империю… В компании с Басмановым и Михаилом Молчановым он предался безудержному разврату… Лжедимитрий вверил охрану царского дворца страже, составленной из наемных иноземных солдат. Капитан Доморацкий, некогда начинавший с «царевичем» московский поход, набрал сто человек в конную роту. Француз Яков Маржерет возглавил роту в сто солдат. Еще две роты были сформированы из немцев, живших в Иноземной слободе в Москве». (Р. Скрынников).

Никто не уличал и до сих пор не уличает Самозванца в неспособности управлять государством или в политическом невежестве — никаких просчетов или глупостей, напротив, и современники, и более поздние исследователи отмечали его зрелую политическую мысль, его энергичность и изворотливость, способность не только оценить обстановку, но и скоро извлечь из нее максимум для себя полезного. Говоря сегодняшним языком, Самозванец вполне владел ситуацией, Это не просто верткий молодой человек — это политик, государственник, хваткий и, главное, без тени сомнения и колебания делающий свое неправое дело. Буквально на нескольких примерах (а из подобных примеров и состоит активная деятельность Самозванца) можно понять и оценить неординарность этой личности.

Так, после мятежа под Кромами, когда новоявленному царю присягнула значительная часть действующей армии Годунова, когда впервые под десницей претендента на власть оказалась действительно ратоборная сила, способная опрокинуть Московский трон, — что бы в таком случае сделал рядовой юный политик? Возрадовался бы силе. Ободрил бы своими выступлениями вновь присягнувших, провел бы смотр, обязательную реорганизацию командующих — и двинулся бы прямиком на Москву... А что же претендент? «Отрепьев сделал то, что ждали... уставшие ратники. Он приказал немедленно распустить на отдых (на три-четыре недели) всех дворян и детей боярских, у которых были земли «по эту сторону от Москвы»... велел отпустить со службы также многих стрельцов и казаков...Половина армии была распущена по домам, а оставшееся отправлена из лагеря на Орел и далее на Тулу. Названные города были заняты без всякого сопротивления, и их воеводы присягнули на верность Лжедимитрию».

А ведь совсем иначе поступили исполнители воли Бориса Годунова, когда с неимоверной жестокостью расправились до этого с присягнувшим Самозванцу населением, зверски уничтожив женщин, стариков, детей, не говоря уж о способных носить оружие мужьях. Понятно, что после этого все северские земли присягнули Самозванцу.

Используя акт мнимого благородства, мнимой любви к народу, к армии, играя роль доброго царя — и такая игра беспроигрышна! — Самозванец шутя разрушил трон сомнительного Бориса...

А что стоит организованная встреча с Марфой (Нагой), вдовой Грозного, за сына которой он себя и выдавал. Это же блеск: на глазах у тысячной толпы инокиня Марфа и ее лже-сын в слезах обнимают друг друга, как самые родные, самые близкие после долгой разлуки. И рыдает пораженная толпа... Для Марфы выбора не было, она конечно же понимала — или ее умертвят, или она должна воспринять новоявленного сына. А он?..

Шуйский разоблачен в заговоре, осужден Собором с широчайшим представительством на смерть. Любой самодержец (Борис Годунов — без сомнения) всего лишь умыл бы руки — дело сделано, сделано ловко, не своими руками. Но не таков Самозванец. Своей волей он отменяет смертный приговор, затем возвращает опальных из ссылки и полностью восстанавливает в правах.

Это опять же была беспроигрышная игра в доброго наследственного царя…

А каков прием со стрельцами, когда провокационно объявленные изменниками семь Стрельцов были брошены в буквальном смысле слова на растерзание сотоварищам — разоруженным, усомнившимся в достоинстве царя, стрельцам: разорвали, как собаки зубами грызли, окровавились и пьяные от крови везли куски разорванных тел на открытой подводе через Москву за город, где и бросили бродячим псам на сожрание…

Вот до чего можно было уже тогда пасть, вот по чего можно было опередить время и оказаться в двадцатом веке. Хотя это давно отработанный прием иезуитов: ввести в повальный грех, повязать всех одним узлом, чтобы уже и злодеяния можно было выдавать за благо. И как в любом сатанинском деле — лиха беда начало: будь то братоубийство гражданских войн или осквернение святынь — массу необходимо приобщить к злодеянию, и вовсе не обязательно лично убивать, достаточно одобрить убийство, проголосовать, направить.

Понятно, что новоявленный император был не просто куклой, зарвавшимся авантюристом, а человеком, который если не рожден, то взращен повелевать, играть большую политическую авантюру. Это очевидно.

И невольно напрашивается недоуменный вопрос: так почему же этот человек допускает элементарные просчеты (с нашей точки зрения), допускает и делам то, что в ближайшее время неминуемо явится его же погибелью?!

Может ли царь быть еретиком? Самозванный — может. Но с первых шагов противопоставлять свое еретичество всеобщей вере — действие на грани безумия.

Более того, расправившись с достойным патриархом Иовом, Самозванец возводит в патриархи своей волей недостойного пастыря, блудливого Игнатия, прибывшего с Кипра грека...

И уж вовсе выглядит чудовищно, когда, воцарившись, самозванец разграбливает «свою» же казну. Это оккупация, это ХХ век, властями разграблено не только государство, но и недра.

Почерк знакомый — действия врага, и, конечно же, враг не может обойтись без лжи. А Самозванец уже сам по себе — ложь. Он невольно должен постоянно врать, как это, собственно, и было. Хотя и ложь его без тени сомнения — запомним это.

По дневниковому свидетельству поляка С. Немоевского, бояре не раз обличали «Димитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал». Ожидая прибытия в Москву семейства Мнишеков, «стыдясь своих», воспретил боярам оговаривать его. Тогда ему был задан вопрос: «Ну, как же говорить тебе, государь, царь и великий князь всея Руси, когда ты солжешь?» И Самозванец обещал Думе, что «лгать не будет» (цитируется по Р. Скрынникову). И в то же время Самозванец злословил Думу, оскорблял советников за их неразумение и покорность — смеялся, когда они падали перед ним в земном поклоне…Вот здесь, возможно, и проявилось полное непонимание Самозванцем того, с кем он имел дело. Самозванец своих подданных не знал и, видимо, знать не мог, иначе, как только теоретически — чужой, за что с ним в конце концов столь жестоко и праведно обошлись.

А ведь если это авантюрист отечественной пробы, столь искусно восшедший на престол, то ему достаточно было бы, как то отмечали и современники, взять в жены московскую княжну, не впадать в еретичество, отложить на неопределенное время обещанные иезуитам и Папе Римскому реформы, следовать по имеющимся законам, не бесчинствовать, не разбойничать, не развратничать — и тогда быть бы Самозванцу царем многие лета. И хотя и это условно, все же игрок с отечественными корнями, думается, должен бы поступить именно так.

Следовательно, цели Самозванец преследовал иные, не те, которые лежали на поверхности, поэтому даже в том случае, когда он принимал «хорошие» законы, для Московии он оставался чужим. Необходимо было физическое истребление всего правящего класса, но до этого тогда еще не дошла передовая западная мысль, — такие методы станут достоянием опять же ХХ века.

***

И все-таки кто же он — император Димитрий? Вопрос не праздный. Ведь так упрямо и упрощенно все преподносится, что воистину поверишь, стоило лишь захотеть стать царем, как все к услугам — пожалуйста. В такую упрощенность впадали, как отечественные, так и иноземные авторы. И. Масса констатирует: «...Похитив у своего учителя (?) несколько тайных бумаг, он бежал, нищим прошел всю страну и пришел в Польшу, где хорошо научился польскому языку, и затем несколько раз побывал в Московии, то как батрак, то как нищий странник, также был он в Москве в 1601г. вместе с польским послом, заключавшим мир между Польшею и Московией на 22 года, и выдавал себя за дворянина и слышал все тайны государства и (узнал) все, что там происходило; с давнего времени он выдавал себя в Польше за сына Ивана Васильевича, коего считали убитым в Угличе...».

И. Масса согласен с официальной московской версией, согласен и Петрей. Буссов полагает, что Гришка Отрепьев, «зная хорошо все происшествия своего отечества», бежал из монастыря и «нашел в Белоруссии какого-то благородного юношу (то был побочный сын Стефана Батория, как мне открыли, по доверенности, польские вельможи) и дал ему нужные наставления для своего умысла: уговорил его сделаться слугою князя Адама Вишневецкого и потом, при удобном случае, открыть ему, вельможе, с притворною горестью, будто бы ему, еще младенцу, приготовлена была насильственная смерть». Маржерет считает его (Самозванца. — Б.С.) истинным царевичем Димитрием и передает рассказ о его спасении...

Удивительно, но выше приведенные строки, похоже, не имеют ни одного достоверного слова. Скажем, в 1601 году Отрепъев по всем сведениям находился в Чудовом монастыре, а в Польше объявился только в 1602-1603 годах, так что никак не мог он быть с послами в Московии, прогуливаться нищим и странником, да и лет ему было н 1601 году только девятнадцать — и его знали бояре, у которых он холопствовал. Ни слова достоверного, и тем не менее любопытные сведения — а не есть ли это действительный Самозванец, которого натаскивали по Московии, а Отрепьев — лишь поздняя именная наклейка, лишь козел отпущения?..

Польско-литовское государство в те годы было государством почти «почти великим», но не менее великим было и Российское государство — со своим дипломатическим корпусом, со своими дипломатическими каналами, и уж, понятно, «на мякине» Московию трудно было бы провести. Да и царь Борис — это не доверчивый Федор Иоаннович. Хотя некоторые историки склонны считать, что доктрина Лжедимитрия-Отрепьева — выдумка Бориса, ему, мол, хоть как-то надо было назвать объявившегося в Польше Самозванца, чтобы дискредитировать его. Это было уже в 1602 году или позже. Да только версия о живом царе Димитрии Угличском бытовала и два, и четыре года назад, зародившись, видимо, тотчас по пресечении династии. Имеются сведения, что литовские лазутчики подслушали в Смоленске разговор и записали, в котором можно было угадать все последующие события Смутного времени. Утверждали, что в Смоленске были подобраны письма от Дмитрия о том, что он «уже сделался великим князем на Москве». И француз Я. Маржерет в своих записках отмечал: «Прослышав в 1600 году молву, что некоторые считают Дмитрия Ивановича живым, он (царь Борис) с тех пор целые дни только и делал, что пытал и мучил по этому поводу».

Вот как — в 1600 году! Мало предается этому факту внимания, совсем не придается, а между тем это очень серьезный факт, по-своему ключевое свидетельство. Ведь в то время, когда Отрепьеву, и во сне не грезился царский трон, неведомые силы уже оживили угличского царевича. Велась продуманная, иезуитская обработка общественного мнения, велась подготовка Смуты, а уж если точнее — начатая Грозным Смута продолжалась, и Лже-Димитрий всего лишь не был назван Гришкой Отрепьевым. И лишь годы спустя, царь Борис, видимо, проведя дознание, поименовал Самозванца беглым монахом Чудова монастыря — отсюда и пошел в самозванцы Григорий Отрепьев. Вся эта история хорошо известна по школьным учебникам. Народ и поверил, и не поверил этому, однако поднялся, посадил на трон Лжедимитрия I и т.д. Государственные чиновники заочно разоблачили Самозванца: он и вор — проворовался со всех сторон; он и бражник; и игрок в зернь; и чернокнижник; и вероотступник и расстрига… Некоторые исследователи-историки объясняют такую рьяность тем, что Годунову необходимо было скомпрометировать Самозванца, потребовать выдачи «вора» дипломатическим путем, что собственно он и сделал в 1603 году, однако тщетно — к тому времени имя Самозванца уже было приковано к Западу золотой пенью авантюризма и заговора.

Любопытно взглянуть с этой точки зрения на Авраамия Палицына, сочинения которого всегда воспринимались, как наиболее достоверные — достаточно вспомнить описание осады Троице-Сергиева монастыря.

А. Палицын: «Некто чернец Григорий имянем, от рода Отрепьевых, сей юн еще навыче чернокнижею и прочем злым, той же, отшед от России, вселься в пределах королевства Польского и, там живя, составляше ложныя писания, и посылая повсюду, проповедуя, жива царевича Димитрия себе нарицая».

«А вси знающи, яко Григорий чернец, наипаче же Пафнотей, митрополит крутитский: при нем бо в Чудови монастыре два лета на крылосе стоял и у Патриарха у Иова боле года во дворе был, служа писмом патриарху, и за свое воровство от него збежа в Литву».

А между этими извлечениями имеются и такие слова:

«И тогда не токмо же род его галичане вси обличаху, но и мати его, Богданова жена Отрепьева, вдова Варвара, и з сыном своим, с его з Григоревым братом, и з дядею родным, с Смирным Отрепьевым...»

И вот каков вывод: если было известно, что Отрепьев с юности и чернокнижник, и вор, и отступник, то каким же образом он оказался в монахах, более того, был обласкан самим Патриархом, уже и тогда святым человеком, а до того инока уже успели рукоположить во диакона, и уж по крайней мере службу-то он должен знать великолепно, тоже и обрядовость при церемониях... А еще Палицын извешает, что в общей сложности лишь в Чудовом монастыре Отрепьев пробыл три года или около того. При помощи элементарной арифметики это легко разрушается крайне сомнительная достоверность. Как же после этого относиться к утверждению Палицына, что Самозванца обличали и мать, и брат, и дядя, и масса родственников? Ведь здесь же приводятся примеры мученической смерти обличителей П. Тургенева и Ф. Колачника, упоминается и несостоявшаяся казнь Шуйского. Следовательно, родня обличала Самозванца в Москве. Но по всем другим источникам следует, что всех Отрепьевых Самозванец повелел изолировать, в Галиче, так что обличения с поличным в Москве не могло быть, иначе ему пришлось бы казнить и «мать» родную, и «братика»...

Но что-то все-таки было? Да, было. Самозванец воцарился в Москве. А все эти политические игры с вовлечением в них Черкасских и Романовых не что иное, как интриги заинтересованных партий и лиц. Ведь и то, что патриарх Филарет (Романов) уже по окончании Смуты удалил Палицына на Соловки, не на каторгу, но для изоляции — наверно, не только потому, что келарь Палицын смог получить от нашественников какие-то льготы для Троицкого подворья — о чем-то говорит.

Личное же поведение Самозванца таково, что все только поражаются его выдержкой. Он не знает сомнений, о чем свидетельствуют и иноземные хроникеры — Масса, Маржерет и приближенные Самозванцу поляки. Все они утверждают, что Дмитрий и тени сомнения не имел: он — сын Ивана Васильевича, продолжатель династии, природный царь. И когда он велит перезахоронить в Угличе «поповского сына», истинного Лжедимитрия, он действует опять же без сомнения, как подлинный Государь, ибо сознавай себя вором, Лжедимитрием, он воздержался бы от столь опрометчивого шага, потому что в Угличе захоронен царевич, а мать его, Марфа, в Москве, хотя и признала Самозванца за сына, не могла не воспротивиться осквернению могилы, так, собственно, оно и получилось. Некоторые историки усматривают в этом роковой промах. Но, думается, все-таки это не промах, а естественное движение «истинного царя» — таковым и пришел Самозванец, в затворе взращенный царь.

Три века спустя историк В.О. Ключевский подводит итог: «Но сам Лжедимитрий смотрел на себя совсем иначе: он держался как законный, природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом. Он был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же».

И опять же, с одной стороны вполне логично, что Самозванец /Отрепьев/ заблаговременно убирает патриарха Иова, как человека, под рукой которого он был и который, понятно, помнил бы его и не позволил бы себе лгать. С другой же стороны Самозванец отводит расправу над Щуйским, который не только претендент в цари, но и свидетель, возглавлявший следствие по угличскому делу, своими руками положивший в гроб убиенного царевича.

Легко убедиться, что активно Самозванца-Отрепьева обличают лишь заочно, подробно о нем повествуют и польские источники, но как только Самозванец заступает в Московию, разоблачения ведутся на уровне слухов, и это говорит о том, что личности Отрепьева и Самозванца не совпадают.

Наконец в результате заговора Самозванец погибает. Воцаряется Василий Шуйский. По логике и разумению ему прежде всего следовало бы разоблачить «вора» и разоблачение придать гласности. Чтобы сограждане твердо знали — была ложь, был вор. Разоблачающие свидетельства могли бы дать Нагая и Отрепьева — две матери; Романовы, Черкасские, монашествующая братия и другие, знавшие Отрепьева. Ничего подобного Шуйский не сделал. А вот подоспевший с Запада в Первопрестольную чернец Варлаам, сотоварищ Отрепьева, подал царю Василию «Извет» с обличением зловредного еретика Гришки. И этот «Извет» становится фактически единственным обличительным первоисточником. А ведь бродячий Варлаам не столь уж и достоверный источник, по крайней мере, и сам он не меньший еретик, и документ ко всему — интерполированный — весьма сомнителен. Да и не видел Варлаам царствующего Димитрия.

Следовательно, или не хватало веских улик, чтобы выступить с разоблачением личности черненца, или же всем что-то было ясно, что для нас оказалось за семью печатями. Были под руками документы, обличающие Самозванца. Были под руками документы, обличающие его же как еретика — и этим бумагам был дан ход. Но ложь об Отрепьеве так и осталась скрытой.

Вот и получается: что лежало вроде бы на поверхности, обернулось новой тайной. Думается, далеко не случайно М. Погодин, Н. Костомаров и А.К. Толстой отрицали версию с Отрепьевым, считая его всего лишь наживкой — все, как в смутные времена, точно лешие из болота выныривают не проявленные личности.

«Имя Гришки, очевидно, было поймано, как первое подходящее, когда нужно было назвать не Дмитрием, а как бы то ни было того, кто назвался таким ужасным именем», — писал Н. Костомаров.

«Мы знать должны, кто он! Во что б ни стало// Его назвать — хотя пришлось бы имя // Нам выдумать!» — восклицает царь Борис А. К. Толстого.

Наиболее признанным исследователем Смутного времени являлся и является историк С.Ф. Платонов, и именно вслед за ним, его словами и теперь можно подытожить:

«Нельзя считать, что самозванец был Отрепьев, но нельзя также утверждать, что Отрепьев им не мог быть: истина от нас пока скрыта».

Когда заговорщики, в конце концов, вознесли над Самозванцем руку возмездия, он в страхе закричал: «Я не Димитрий, ведите меня на площадь — я все расскажу». Возможно, это был прием хитрого и дерзкого авантюриста, однако приходится лишь сожалеть, что ему не дали сказать — кто он.

Император Димитрий I и до сих пор — тайна и ложь. Когда-то В.О. Ключевский писал о двух документах, которые ждут обнародования и которые пролили бы свет на Смуту, но где те документы и что в них содержалось — Бог весть.

Возникает вопрос: так в чем же дело? Да и какая разница — кто он?.. Частично с этим можно согласиться — надо принимать то, что есть, а не то, что хотелось бы иметь. История утверждает, что и род Отрепьевых — выходцы из Литвы. Можно и с этим согласиться. Велика ли разница, откуда он и кто он — поляк, литовец, русский, важнее то, какую идею он нес и какими методами воплощалась эта идея. В идее Лжедимитрия было воплощено зло, а зло и ложь — интернациональны.

Ясно, что идея самозванства зародилась прежде, нежели созрел Отрепьев, следовательно, не идея из него, а он из идея, и идея эта развилась и оформилась в целостную программу разрушения России, иначе зачем бы понадобилось благословение на интервенцию Папы Римского, зачем иезуиты.

Все бы ладно, да только Отрепьев был православным монахом и судьба его нам не безразлична.

***

«Появление Лжеотрепьева при особе «царевича» на время прекратило нежелательные для самозванца толки. Капитан Маржерет, служивший затем телохранителем при царе-Дмитрии, писал: «...Дознано и доказано, что расстриге было от 35 до З8 лет, Дмитрий же вступил в Россию юношею и привел с собой расстригу, которого всяк мог видеть». — Инициаторы фарса не позаботились о том, чтобы придать инсценировке хотя бы внешнее правдоподобие: отец истинного Отрепьева был всего лишь на восемь лет старше Лжеотрепьева» (Р. Скрынников).

Появился и Лжеотрепьев, впрочем, обходя события стороной. То в одной стороне возникал, то в другой — всякий раз новый или один и тот же — Григорий Отрепьев... Лежала в тяжелой смуте истерзанная, голодная, усеянная трупами московская земля — и дули суровые западные ветры, наметая на Москву всякую сволочь.

С годами представлялись унылые картины: монах и дьякон, беглый ли, странствующий ли Отрепьев скитается по миру, а его именем творится Смута. И никто не поверит ему, не скажет, что он — есть он, и любая из сторон готова убить его, и при возможности убила бы, возможно, и убила. Бесовские игры. И не исключена возможность, что игра эта и направлялась каким-нибудь Черним интернационалом.

А что если инок Григорий ушел в знакомый ему Суздальский монастырь на речку Каменку, или в другой монастырь, где и молился за избавление отечества от Смуты, или о спасении души своей, или, замкнувшись одиноко в келии, вот этот самый «монах трудолюбивый» писал свой хронограф о смутном времени; а может быть сгинул он где-нибудь в польской тюрьме, в иезуитских застенках; или сражался в стане защитников Троице-Сергиевой обитали, осажденной войсками Сапоги и Лисовского, — конечно же, в надежде, что раскроется подмена имени, а уж если не раскроется, то так тому и быть — Божья воля.

Не раскрылось. И теперь уже четыре века гадают историки, а какую же кто роль сыграл, в какой нелепости и необъяснимости пребывали люди, и кто из них Лже...? В один короб недоразумения начала XVII века никак не укладываются, как не уложатся в историческом будущем в один короб и наши события, Смуты ХХ века.

В современной историографии мало у кого вызывает сомнения тождественность Отрепьева-Лжедимитрия. Исходя из имеющихся мнений и предпосылок, к иному выводу или заключению, видимо, и не придешь. Историю не выдумывают, историю составляют по документам и свидетельствам. Был в монастыре Отрепьев, ушел Отрепьев из монастыря, и даже свидетельство — ушел в Польшу. Достоверно ли? По крайней мере, иного нет. Видимо, Богом предопределено, чтобы Отрепьев понес этот крест.

Меня же интересовало другое: личность Отрепьева, действия этой личности — и судьба.

До двадцати лет, по сегодняшним меркам — юношей, Отрепьев принял постриг, правда, не известно в каком монастыре (был, видимо, и в послушниках); насельничал в Суздальском монастыре и, наконец, по протекции приписался к Чудову монастырю в Московском Кремле. И здесь происходит почти невероятное: в один год инок оказывается в послушании у патриарха. А ведь тот патриарх не просто старый монах: он и высокая духовная личность — и психолог, и замечательный писатель, и железной воли православный человек, который не по ошибке причислен к лику святых. Отступника или чернокнижника он приблизить к себе не должен бы. Конечно же, то должна быть отмеченная личность. И вдруг оказывается, что Отрепьев попросту авантюрист… И уж факт — не ради любопытства он принял постриг — по крайней мере человек православный, верующий. И тянись за ним черная ересь, он скоро был бы уличен в таком-то окружении.

Предположим, затмило, произошло нравственное помешательство. Но и тогда бесспорно: монах Отрепьев должен бы знать церковную жизнь, нравы и обычаи московского православного общества. Он должен был знать, что значит для России ересь, двоедушие, что значит расстрига, что значит нравственное падение… Мог ли человек с ярко выраженным дарованием окунуться в политическую авантюру? Предположим, мог. Но в таком случае, как сам дьявол он должен быть расчетливым и осторожным. Но мог ли расчетливый политический авантюрист, достигший главной цели, сев царем в Первопрестольной, допускать чудовищные просчеты, проявлять духовную слепоту, религиозное и церковное невежестве! Он пренебрегает церковной обрядовостью, выставляет на первый план католицизм, сам фактически оставаясь атеистом; заточает законного патриарха, а на его место возводит беспутного Игнатия; занимается черным развратом; порочит царскую дочь Ксению, женится на католичке; впадает в ересь колдовства, намеревается осквернить могилу Царевича в Угличе… И еще можно перечислить десятки примеров, допустив которые царствующая сомнительная личность рано или поздно должна пасть. Очевидно, 0трепьев при патриархе Иове из Чудова монастыря и Отрепьев-царь — не одно и то же. По крайней мере это две разных игры, и второй играет непродуманно и, главное, без сомнений.

Извлечения к теме:

Р. Скрынников:

«Гоща был центром секты ариан. По словам Януша Острожского, Самозванец пристал к сектантам и стал отправлять арианские обряды... получил возможность брать уроки в арианской школе».

«Отрепьев жил у еретиков в Гоще до марта-апреля 1603 года, а после «Велика дни (из) Гощи пропал».

«В вопросах о религии набожные Мнишеки поставили беглому монаху самые строгие условия. Он должен был привести все православное царство Московское в католическую веру за год».

«Выполнение самборских обязательств Лжедимитрием I привело бы к расчленению России. Однако интересы собственного народа и государства мало заботили авантюриста».

В Москве «поляки (иезуиты) обсуждали различные пути достижения этой цели, включая возможность перенесения столицы из Москвы в какое-нибудь другое место».

«Во время секретного свидания с патером Савицким в Кремле Лжедимитрий согласился с тем, что в Москве надо учредить иезуитский коллегиум».

«Между тем для иезуитов «Димитрий» был не более чем пешкой в их собственной игре. Беседуя с Петром Петреем, ближний друг царя произнес жестокие слова по его адресу: «Нами он приведен к власти, нами же может быть лишен».

И. Масса:

«Итак, когда он (Димитрий) остановился, навстречу ему вышли патриарх, епископы, священники и монахи с крестами, хоругвями и всею святынею, дабы проводить во дворец, и поднесли ему икону Богородицы, чтобы он, по их обычаю, приложился к ней, что дозволено только Государям, и он сошел с лошади и приложился к иконе, но совершил это не так, как надлежало бы по обычаю, и некоторые монахи, увидев это, весьма усомнились в том, что он москвит (родом), а так же усомнились и в том, что он истинный царь, но не смели говорить; он же отлично приметив, что они на него так уставились и, может быть, хорошо их зная, на другой день велел их тайно умертвить и бросить в воду...»

(Вот ведь с чего начинает царствование Самозванец! Мог ли так поступить Чудовский монах при встрече с иконой! Одного этого достаточно, чтобы оставить в покое версию с Отрепьевым.)

Были выдвинуты доводы, почему убили венчанного царя:

«Во-первых, Димитрия обвиняли в том, что он не бил прирожденным государем и сыном блаженной памяти царя Ивана Васильевича, а был чародей и вор, действовавший по наущенью дьявола, звали его Григорием Отрепьевым, и он был родом из Галича...

Теперь некоторые говорят, что то был сам дьявол; но другие уверяет, что он поляк и послан в Московию происками иезуитов, и научился языку и шатался повсюду, как бродяга и нищий, разведав обо всех делах...и впоследствии иезуиты вместе с своими приспешниками и с самим Папой совещались о том, как им вступить в игру, как о том рассказано, что весьма возможно и многие считают достоверным.

...Его обвиняли в том, что он был еретик, ибо не чтил праздников и не соблюдал постов, а также не ходил в церковь.

...Показывали народу письма от Папы, полученные во время его царствования с напоминанием, что наступает время преобразования страны и... надлежит приступить к очищении церкви от всех греческих алтарей и икон и освятить римско-католическими иконами с помощью людей, присланных для того Папою...»

(Какие еще свидетельства необходимы, в архивах такие сведения не хранят!)

Конечно же, феномен Отрепьева-Лжедимитрия поразителен! Во-первых, в христианство Лжедимитрия чего только не намешано: православие, католичество, арианство. Его действия и поступки пронизаны политикой иезуитства и папства, причем, с обширной перепиской и инструкциями Папы Римского. И уже как будто и не возникает подозрения, что Самозванец — православный монах с шестнадцати-восемнадцатилетнего возраста. А три года последние он не на коне гарцевал, а за письменным столом сидел, проворя оставшееся время в молитвах и службе, иначе-то ведь он и не мог.

Вся историческая литература о Лжедимитрии-Отрепьеве переплетена несообразностями. Скажем, если человек жил в столице, где не более, наверно, ста тысяч населения, не один год провел в кремлевском монастыре, въезжая в стольный град царем, должен бы он знать, как соблюсти обряд и как приложиться к иконе. И еще: при первой же встрече должно бы произойти опознание Лжедимитрия-Отрепьева и монахами Чудова монастыря, и теми, кто до монашества хорошо знал его — такого-то приметного: и безбородый, волос не растет, и бородавки на лице, и одна рука короче... Ничего подобного не случилось.

И такое — в одном абзаце у И. Массы: Димитрия не признали прирожденным государем, и автор говорит, что он — Отрепьев; двумя строками ниже следует, что Самозванца считали за поляка, засланного в Московию иезуитами. Следовательно, Отрепьевым, Лжедимитрия считает автор, И. Масса, а москвиты отнюдь не считали Самозванца бесспорным Отрепьевым. И это в то время, когда здравствовала мать Отрепьева, когда десятки людей должны бы знать его лично... В списках можно найти самые подробные сведения, каков Отрепьев, откуда и кто он, но нет ни единого свидетельства, что Лжедимитрий — в Москве — именно Отрепьев. Лжедимитрий — да, Отрепьева — нет. Единственное свидетельство — и то заочное, после смерти, и дает его загадочный сотоварищ, бродячий монах, который, кстати, всюду появляется подозрительно вовремя, и нередко свидетельствует о том, чего никак не должен бы знать. Скажем, Отрепьев в Польше ухолит тайно от сотоварищей, но Варлаам свидетельствует, чем он, Отрепьев, занимался в кругу ариан — странная, по меньше мере, осведомленность.

Католики, протестанты, еретики и отступники, Папа Римский, иезуиты — и уже внутри московского государства тоже отступники или заблудшие православные — таков на поверхности религиозный состав Смуты. Нетрудно понять, что акция интервенции неплохо продумана и организована, да и в жизнь проводилась она квалифицированно — естественно, заметаются и следя: разрушить и взять престол, разрушить веру, а затем растащить казну и распродать культуру. Так гласит и известная инструкция Папы Римского.

Однако на каждом шагу возникают вопросы — как, почему, возможно ли?

Может ли так скоро человек пасть в самую пропасть безнравственности? Ведь не одна Ксения Годунова и не один юноша Хворостинин стали Жертвой разврата Самозванца. После раздумий неумолимый ответ: да, может.

Может ли православный человек и вчерашний иеродиакон до такой крайности отступиться, чтобы впасть в циничный атеизм? Может. Тщеславие человека и его падение безграничны.

Но может ли человек физически переродиться вдруг: проснуться через год политиком, постигшим в совершенстве государственное право, законодательство, экономику, стать неистощимым в политических интригах, обрести звериную жестокость, стать военачальником и бойцом, обладающим неимоверной силой, отнюдь не монашеской? И может ли при этом столь искушенный политик не понимать, что всеми своими действиями и поступками он роет себе яму?

Тут-то вот и ответишь: не может.

Буквально через год-полтора после ухода из Чудова монастыря Отрепьев (скорее — Лжеотрепьев) выступает с войском против Годунова. Следовательно, боец и политический деятель был готов. А ведь за полгода в арианской школе можно выучиться лишь ереси, в которой, кстати, Отрепьев не был замечен, хотя ему всеми силами и приписывается монастырское чернокнижие — это не что иное, как потуги тех же иезуитов. А что — предположим: к арианам отправился Отрепьев, а через полгода оттуда вышел Лжеотрепъев, то есть Лжедимитрий?..

Любопытно было бы: сегодня провести расследование по делу Лжедимитрия. А затем и исследование: религиозная борьба, как основа политических событий Смутного времени. /Думается, что главный вопрос Смуты до сих пор историками не исследован. Кто он — Лжедимитрий? Ответа на этот вопрос нет. Одно ясно — даже из вышеизложенного — это не монах Отрепьев.

***

Смута — это не просто политическая авантюра, не просто — лжецарь. Лжецарь пришелся на подготовленную почву. А если так, то, как и воспринял русский народ, Смута явилась наказанием Божиим, и уж, по крайней мере, явление это не случайное. И еще: Смутой охватило не только Московскую землю и западные районы государства. И по времени Смута не обставлена границами нескольких лет — на Смуту выпало от пятидесяти до семидесяти лет XVI-XVII веков. Так что кровавая опустошительная жатва прошла по всем городам и весям Отечества.

«...Пронесшиеся ураганом над русской землей «великая смута и разорение» снесли почти половину населения, сел и деревень; города были ограблены, села пожжены, поля вытоптаны и заброшены; толпы нищих, голодных, ограбленных и полуодетых людей бродили из конца в конец страны, неся с собой разбой, грабеж, нужду, болезни и мор. Статистические данные позволяют составить хотя бы приблизительные представления о состоянии Московского Царства в то время: город Вологда в 1627 году, спустя 14 лет после смуты, из 1555 дворов и дворовых мест имел заселенными только 1000 дворов, Устюжна — 275 жилых и 303 пустых двора и дворовые мест, Галич — 31 жилой и 258 пустых дворов, из 184 лавок на торгу торговали только 34, Суздаль — 97 жилых и 311 пустых дворов, Бежецк — 134 жилых и 186 пустых дворов. Были такие города, как, например, Дмитров, в которых вовсе не осталось дворов с городским или тяглым населением. Количество убитых, умерших от голоду, угнанных в плен — совершенно не поддавалось учету» (С. Платонов)

Вот ведь какое долгосрочное национальное бедствие. Противоборствовали силы национальные и интернациональные, явные силы и тайные. Явных сил — три: сила государственная, сила национальная и сила духовная, религиозно-церковная. Так вот государственная сила фактически пала; национальная сила на долгое время, пожалуй, с времен Опричнины оказалась в шоке — и в таком шоковом состоянии и находилась; все те же «преобразования» могли нанести непоправимый урон и Церкви. Но Церковь, вера — устояли. В Смутном времени два великих образа, два символа: Москва, как символ государственности, и осажденный Троице-Сергиев монастырь, как оплот Православия, как национальный символ веры.

Монастырь, в котором численность способные обороняться доходила до двухсот, выдерживал осаду войска численностью до тридцати тысяч вооруженных — и это не день, не два, а год и четыре месяца! И не просто глухое выжидание — летели раскаленные ядра, свистели пули, велись подкопы, работали стенобитные и приступные орудия. И не одной тысячей исчислялись жертвы с обеих сторон (!). Это значительнее Трои, потому что в Троице-Сергиевом монастыре в осаде была Вера, Православие выдерживало натиск иезуитской интервенции.

Поистине до полного изнеможения, до испепеления были доведены осажденные, но в то же время на какой духовной высоте находились — и в этом главный урок всей осады! И это говорит о большем, нежели, скажем, то, что, если судить по начальному их числу, осажденные целиком погибли дважды…. Или: из 64 орудий одновременно обстреливали квадратную версту монастыря; или — кроме отражения врага надо было кормиться самим, кормить скотину; обеспечивать себя водой, дровами — ведь полторы зимы пало на время осади; надо было лечить раненых и хоронить погибших, и постоянно вести службу в храмах, иными словами — надо было сочетать во все время фронт и тыл. И люди смогли...И если сегодня обойти более чем скромную по размерам территорию монастыря, то нетрудно понять и увидеть то положение, в каком находились осажденные. В таком положении, в таких условиях — без малого полтора года! Да как же здесь без Божией помощи?

А сколько героизма, а сколько чудесных явлений, невероятного духовного подвига. Хотя бы мысленно надо пережить все это, чтобы понять то, чего ни в XVII, ни в XX веках не понимали и не поняли: именно тогда, на территории единственного монастыря решалась столь грандиозная задача, как и двумя веками до того решалась на Поле Куликовом: быть или не быть Православию, быть или не быть России.

***

Смута — это не Годунов и два Лжедимитрия, это эпоха с причинами и следствиями. Смута вышла из непонимания, из неприятия нового, предопределенного в общественном развитии, что и повлекло за собой смуту, выход из которой возможен лишь тогда, когда будут поняты и устранены первопричины, Для России смута началась с помрачения Иоанна Грозного, что естественно привело к опричнине и продлилось до двадцатых годов XVII века.

Царь Василий Шуйский (1606-1611) — личность для Смуты до изумления характерная. Чего только не было в его жизни, как говорится, от плахи до папахи, то есть до трона. Он и жизнь свою окончил в плену и погребен на чужбине.

Именитый Рюрикович, умный, хитрый, князь В. Шуйский, как и должно, всю свою жизнь был на виду — и вечно в опале. Никогда он не был приверженцем Годунова, напротив, соперничество между ними не угасало. И все-таки именно Шуйскому было поручено дознание по Угличскому делу — и это, видимо, с тем, чтобы ни у кого не было подозрений по поводу предвзятости выводов: уж если «следственная группа» во главе с Шуйским скажет, что было самоубийство во время припадка, то наиболее достоверного сведения по делу не получить. И следствие ответило однозначно: несчастный случай, самоубийство... И не случайно, что поднялась тень царевича — хотя бы в образе Лжедимитрия. И поразила эта тень и царя Бориса, и князя Шуйского. Поначалу сохранил Лжедимитрий Шуйскому голову. И обратный взрыв: теперь уже заговор Шуйского — и тень «царевича» была сожжена, и прах развеян по ветру — и тут уж никакой пощады или милости. Однако через пять лет настигло возмездие — предали, пленили и, похоже, постигла царя ритуальная смерть — в Польше, у иезуитов. И если вспомнить, что именно Шуйский поручает патриарху Филарету (Романову) вскрыть захоронение царевича в Угличе, чтобы обрести мощи — этот факт окончательно выводит Шуйского в ведущие фигуры Смутного времени. Ведь Шуйский в одном из двух случаев должен был соврать — и соврал: даже невольного самоубийцу Церковь не могла прославить — следовало признать, что в .Угличе было совершено убийство, Царевич Димитрий явился жертвой какого бы то ни было заговора. Но ведь клялся же Шуйский на площади, что царевич сам себя зарезал в припадке... Поистине смутой помрачило умы грешных и даже праведных…. Как воспринимать поведение Марфы Нагой, матери царевича Димитрия? Ведь плакала же она на плече Лжедимитрия, но ведь и сына хоронила, н не позволила Самозванцу вскрыть могилу, и встречала останки сына перед внесением их в Стольный град. Марфа, по свидетельству очевидцев, глянув на останки, и слова вымолвить не могла, так что опять же Шуйский возгласил: мощи царевича!.. И в этом случае убит царевич не по мысли Годунова, но по мысли Шуйского.

Смута.

Помрачение.

Время революционной лжи.

***

Так что же случилось в Угличе 15 мая 1591 года? Погиб возможный царь Димитрий. Казалось бы, средь бела дня, на глазах у всех, но по законам Смуты и явное тотчас обрело двойственное действие. Еще царевич дышал, еще кровь сочилась из его горла, а уже было произнесено обвинение: убили. Убили люди Битяговского, фактически, высшего государственного лица в Угличе. И тотчас определились две силы: Битяговские, как представители административной (не царской) власти, и Нагие, как претенденты на царскую власть. В итоге самосуда пятнадцать человек погибло, что и затмило навсегда достоверность смерти царевича.

Были проведены дознания; показания дали подростки, которые играли с царевичем в тычку («в ножички»), няньки и тетки, ходившие за царевичем, и те, которые хотя и не видели своими глазами момента смертельного ранения, но присутствовали на тот час во дворе или в покоях Угличского дворца. Комиссия вынесла однозначное заключение: в припадке черной болезни царевич убил себя ножом, поранив шею... И все-таки версия о насильственной смерти возникла уже до прибытия комиссии. Следовательно, был умысел, была ко всему этому делу какая-то тайная подоплека. И не стал ли царевич Димитрий, действительно, жертвой политических интриг? При этом наивно было бы предполагать, чтобы возможное злодеяние было совершено прямо, открыто, без подготовки и тайны. Так историки дружно отмечают алиби Битяговского: на тот час Битяговский сидел за обедом, принимая гостей, в частности, духовное лицо, находившееся в близких отношениях с Нагими. Но ведь по логике заговоров и преступлений — это первый повод к подозрению: где все предусмотрено — там и заговор. С другой стороны Нагие явно использовали факт смерти царевича в своих политических интересах. Недопустимо предполагать, что они прямо попустительствовали смерти царевича, но то, что они включились в политические игры — факт. Марья Нагая понимала преступность расправы над Бидяговскими, но ведь она и призывала к этой расправе. С какой бы стати, если царевич сам себя убил?!

И все-таки невозможно сказать прямо, кто против кого возводил интриги — Годунов против Нагих или Нагие против Годунова, или Шуйский против Нагих и Годунова. Поэтому, видимо, и прижилась двойственность — мнения о причине смерти царевича разделились.

Если Годунов замышлял убийство, то с какой бы стати он делал это руками представителей своей же власти. Далее: следствие возглавил Шуйский, едва ли не первый враг Годунова. Но ведь, в конце концов, Годунов расправился с Нагими, хотя и обвиненными: кого-то в монастырь, кого-то в ссылку, а кого-то и вовсе на тот свет... Во всей этой истории никак нельзя было заподозрить в заговоре Бориса, но и напрочь отрицать возможные тайные ходы правителя — тоже нелепо.

И все-таки — «в тычку» дети играли? Играли. Следовательно, предоставили возможность и время царевичу смертельно поранить самого себя? И это так. А ведь все прекрасно знали, что в припадке с ножом может случиться всякое — больной царевич и «объедал» руки державшим его, и мать родную ножом ранил в припадке. И все-таки случай случаем, а приготовление случая — иная статья. Кто это сделал или не предусмотрел? Или, напротив, предусмотрел? А розжиг бунта в Ярославле; а пожары, учиненные в Москве — провокация, Нагие? Это что — месть, политические игры? Вот и получается, что дело-то открытое, доступное всем ветрам, а для истории и историков — темное.

И чем настойчивее обращаться к мысли о невиновности Годунова, тем скорее приходят мысли иного порядка. Ведь существовали и тайные силы иезуитов, в том числе и Черного интернационала, о котором почему-то принято помалкивать. И если все эти темные силы приняли столь активное участие в экспорте в Россию смуты, то почему бы не предположить, что подготовка к ней велась уже задолго…

А что если, скажем, о смерти царевича позаботилась третья сила? Ведь вдвойне выгодно — убрать наследника, пресечь династию и очернить Бориса, временщика. Еще такого стечения обстоятельств не дождаться… И еще вариант, уж и вовсе прозаический, не требующий большого ума: свершается смерть, появляются разнотолки — и уже тогда в иезуитском подполье начинает взращиваться «законный» наследник царского престола. И уж этот «наследник» не усомнится в своей подлинности. Не потому ли Лжедимитрий, столь государственный человек, незаурядный ловкач и политик, боец и наследник, не ведающий и тени сомнения в своем предназначении, не знает традиций Москвы и Православия, не знает этических норм народа?

Отечественные историки, думается, слишком доверительно отнеслись к Угличскому делу.

«...По Москве разнеслась весть, что удельный князь Димитрий среди бела дня зарезан в Угличе и что убийцы были тут же перебиты поднявшимися горожанами, так что не с кого стало снять показания при следствии. Следственная комиссия, посланная в Углич во главе с князем В. И. Шуйским, тайным врагом и соперником Годунова, вела дело бестолково или недобросовестно, тщательно расспрашивала о побочных мелочах и позабыла разведать важнейшие обстоятельства, не выяснила противоречий в показаниях, вообще страшно запутала дело. Она постаралась прежде всего уверить себя и других, что царевич не зарезан, а зарезался сам в припадке падучей болезни, попавши на нож, котором играл с детьми. Поэтому угличане были строго наказаны за самовольную расправу с мнимыми убийцами. Получив такое донесение комиссии, патриарх Иов, приятель Годунова, при его содействии и возведенный два года назад в патриарший сан, объявил соборне, что смерть царевича приключилась судом Божиим. Тем дело пока и кончилось». — Подумать только, вот это и все по угличскому делу из фундаментального курса истории — и это Ключевский!

А еще теневая политика, теневая дипломатия и просто авантюризм — странно, но все это как радуга может перекинуться и перекидывается из века семнадцатого в век двадцатый... Листаю словари и справочники: есть «черносотенцы», «чернорубашечники», есть «черные дыры», «черные горы», «черные земли», «черные клобуки», «черные металлы», «черный передел» и «черный предел», «черный чай», «черный принц» и даже «черный ящик», но нет нигде, как и не было во веки, «черного интернационала». Зато сколько «интернационалов» красных, интернациональных бригад и частей, но опять же — нет «интернационала черного», иезуитского, основанного Лойолой. А ведь если нет, то как будто и не было, поэтому и говорить нечего, тем более, искать связь между «черным» — Смутой — и «красным» интернационалами…. А что если ниточка так и не прерывалась, а что если и здесь тайна?.. Как же жестко во всем мире, на всех языках контролируется, дозируется и урезается информация! А может этот самый интернационал различных цветов и контролирует эту информацию?..

***

В истории всегда имеются не проясненные моменты. И поколения людей так и обтекают такую непрояснённость, обходятся без нее. Остается такое и в Смуте:

Воздействие Черного интернационала на Россию, или роль иезуитов в Смуте.

Годунов и Дмитрий Угличский.

Отрепьев и Лжедмитрий — одно или два лица.

И если по деятельности иезуитов в России нет достойных исследований в силу закрытости темы, то, скажем, вопрос о причастности Годунова к мнимому убийству царевича никогда уже не проявится, ведь документы и свидетельствования не подменить ни логикой, ни эмоциями. Но в данном случае, как уже отмечалось, свидетельствования очевидцев отводят какие бы то ни было подозрения от Годунова. Так что хотя бы условно согласимся (касательно Годунова) и примем за факт — убийства вообще не было. Следовательно, выдумка, что царевич жив, чудом спасся, убили другого, выдумка эта кому-то была нужна. Кому? Ответ однозначен: врагам Годунова — и врагам России.

Отсюда вытекает и третья непроясненность: одно ли это лицо — Отрепьев и Лжедимитрий I.

Детище Игнатия Лойолы не случайно именовалось Черным Интернационалом. Международная деятельность этой организации уже и в первой половине XVI века была разветвлена по всей Европе. В Польско-Литовском государстве накрепко окопались иезуиты, отсюда расползалась их сеть и по России. Время Смуты в России — время активной деятельности Ордена. И уж наверно лидеры иезуитов видели и понимали, что царствующая династия в России вот-вот и падет, особенно очевидно это стало после трагедии в Угличе в 1591 году. И достаточно было обдумать ближайшие десять-пятнадцать лет, чтобы увидеть вырождение и пресечение династии. При иезуитском ходе мыслей нельзя было не подумать и о лжецаре. Вот тогда-то уже и можно было начать воспитывать для России Лжедимитрия. Иметь царя прозапас и ждать подходящего момента, чтобы реализовать идею: преждевременная смерть царя Федора, голод в начале века, болезнь и смущение Годунова и т.д. Так что, не шел ли из Польши тщательно взращенный царь, убежденный с детства в своем царском достоинстве? Самозванец был отлично подготовлен к государственной деятельности, к разрушению Православия, к расчленению России, однако он не был подготовлен к восприятию и пониманию традиций и обычаев Российских, он попросту не знал и не воспринимал того, что непременно должен бы знать и учитывать выросший в России человек, тем более, монах и диакон, проживавший непосредственно в Кремле рядом с Патриархом не один год. Чужая психология — этому просто так не обучишь. Потому Самозванец и вел себя так, как если бы умышленно искал поражения.

Словом, и здесь додумки могут разыграться, но сердце подсказывает, что долго еще, неприкаянно бродила по смущенной русской земле тень Чудовского монаха — и до сих пор бродит. И когда же скажем, что монах Григорий никогда не был Императором Димитрием, Лжедимитрием. Отрепьев был лишь спичкой в Смуте, и люди на пожаре потому о нем и помнили, но было им не до него.

В Москве укоренялись интервенты.

(Кто же он, наш первый Император? — Есть о чём подумать.)

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru