Начало Руси в новой книге по русской истории

Горский А.А.
Русь: От славянского Расселения до Московского царства. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — 392 с. — (Studia historica).

С отходом от советской идеологической системы перед современными историками встала проблема разработки новых подходов к решению ключевых вопросов истории России с древнейших времен вплоть до наших дней. Более всего это актуально для истории ХХ века, с одной стороны, и с другой — для начальных этапов становления Русского государства. Особое внимание при этом уделяется исследованиям древнерусской истории в этнокультурном и политическом контекстах.

Одной из таких работ, вышедших из печати в последнее время, стала монография известного российского историка-медиевиста А.А. Горского "Русь: От славянского Расселения до Московского царства".

Во введении автор ставит целью своей работы исследование феномена Руси как этноса и государства в его эволюции, построенное "на сочетании хронологического и проблемного принципов" (с.5). Хронологические рамки, заявленные в работе, охватывают более тысячелетия — период более чем значительный, охватывающий несколько самостоятельных этапов русской истории.

Монография написана специалистом по политической истории Средневековой Руси. При рассмотрении исторических процессов XI–XVI вв., когда древнерусская народность уже сформировалась и вопросы этногенеза отходят на второй план, А.А. Горский проявляет себя как интересный, многогранный исследователь, оригинальные находки которого позволят приблизиться к решению многих принципиальных проблем, понять реалии этого периода — такие, как влияние Золотой Орды на внутриполитические процессы; факторы объединения Северо-Восточной Руси под властью Москвы; Московско-литовская альтернатива в конце XIV–XV вв. Однако, мы не будем подробно рассматривать точку зрения А.А. Горского на эти проблемы, предоставляя возможность специалистам по этому периоду высказать свое мнение, а обратимся к начальным этапам становления Киевской Руси.

Генезис Древнерусского раннего государства невозможно исследовать без обращения к магистральным проблемам этнической истории Восточной Европы, в первую очередь, к вопросу о происхождении племени русь. Этнокультурные проблемы автор освещает по работам других исследователей. При этом А.А. Горский, как ученый классической школы, опирается на достижения ведущих академических коллективов, непосредственно разрабатывающих проблематику этнокультурной истории Восточной Европы и Древней Руси в раннее средневековье. Поэтому монография А.А. Горского является своеобразным индикатором состояния исследований в данном направлении. Более того, она ярко демонстрирует, насколько жизнеспособны гипотезы доминирующей ныне научной школы, разработки которой автору монографии пришлось взять на вооружение.

Итак, в разделе "Начало Руси" А.А. Горский обращается к "проклятым вопросам" русской медиевистики — этнической принадлежности племени русь, происхождению варягов и, соответственно, этническому составу правящей верхушки Киевской Руси. Повествование об этих сложнейших проблемах автор открывает аксиомой: скандинавы именовались "в то время в Западной Европе норманнами ("северными людьми"), а на Руси — варягами" (с.36), что по меньшей мере странно для научного издания. По этому вопросу, как известно, уже не одно столетие ведется дискуссия, к сожалению, не нашедшая свое отражение в исследовании, а приличия ради, следовало бы привести и другие точки зрения, кроме классической "норманистской".

По мнению исследователя, скандинавское происхождение древнерусской княжеской династии "не вызывает серьезных сомнений" (с. 46). Основатель княжеской династии — "предводитель викингов" (с. 37) Рюрик отождествляется с Рёриком Ютландским (Фрисландским). Эта идея не нова — ее выдвинул еще в 1830-х гг. дерптский профессор Ф. Крузе (1), затем доработал Н.Т. Беляев (2) и активно пропагандировал Г.В. Вернадский (3).

Вкратце история такова. Отец Рюрика, из клана Скъелдунгов, был изгнан из Ютландии, принял вассальную зависимость от Карла Великого и получил в 782 г. Фрисланд в ленное владение. Сам Рюрик родился ок. 800 г. и после смерти брата Харальда, захватившего часть Ютландии, тому достался во владение район Рустринген во Фрисландии. В 843 г. Рюрик утратил свой лен (согласно Верденскому договору Фрисланд был отдан Лотарю) и стал искателем приключений — в 845 г. он совершает поход по Эльбе, затем набеги на сев. Францию, а в 850 г. — набеги на прибрежные районы Англии, в результате чего Лотарь был вынужден отдать Рюрику Фрисланд. Но в 854 г. Фрисланд переходит в руки Лотарю, а Рюрику достался другой лен в южной Ютландии. В 867 г. Рюрик пытается с помощью датчан возвратить Фрисланд. В 869 г. умирает Лотарь, и вскоре, в 873 г. Рюрик получает обратно Фрисланд — больше его имя во франкских анналах не упоминалось. Весьма примечательно, что в хрониках нигде нет не только прямого указания на то, что Рюрик стал князем на Руси, но и намека на то, что он побывал там. Предполагается, что молчание хроник относительно местопребывания Рюрика между 854 и 867 гг. означает только одно — что Рюрик в то время был на Руси (862 г. по Повести временных лет как раз укладывается в этот период), а смерть Рюрика по ПВЛ в 879 г. путем несложных арифметических операций превращается в 873 г. (последнее упоминание Рюрика в хрониках).

Не понятно, почему такой серьезный исследователь, как А.А. Горский не привел в пользу этой теории никаких доказательств, ограничившись лишь ссылками на предшественников, хотя резонно замечает, что выбор Рюрика был обусловлен тем, что часть ильменских славян являлась переселенцами из славян-ободритов, хорошо знавших Рюрика. Но почему-то даже не рассматривает возможность наличия у ободритов собственной знати, которая с гораздо большей вероятностью могла претендовать на призвание в колонию ободритских переселенцев, каковой являлась территория ильменских словен.

Также резонно замечание А.А. Горского относительно славянского именослова древнерусских князей, тем более удивительного, что "династический именослов, носивший сакральный характер, обычно особенно долго сопротивляется ассимиляции" и отмечает, "что в правившей в Первом Болгарском царстве с конца 7 в. тюркской династии славянские имена появляются только в сер. 9 в.", а на Руси "киевская династия и ее окружение, основу которого составляли потомки дружинников, пришедших в Киев с Олегом в к. 9, в сер. 10 в. столетия пользовались славянским языком" (с. 51–52). Объясняет это тем, что это уже третье-четвертое поколение потомков варягов, хотя не ясно, почему при таком уровне ассимиляции в дружине Игоря за счет вновь прибывавших продолжал сохраняться т.н. "скандинавский" язык — "русский" язык, сохранившийся в названиях Днепровских порогов, приведенных Константином Багрянородным. И почему эти "русские"-скандинавы поклонялись Перуну и Велесу, а не Тору и Одину?

Следуя за скандинавской гипотезой происхождения варягов, А.А. Горский несколько модифицирует ее в отношении этнонима "русь". Надо сказать, исследователь специфически трактует саму постановку вопроса об этнической принадлежности русов. Проблему происхождения племени русь А.А. Горский по неизвестным причинам сводит "к вопросу: является ли утверждение "Повести временных лет" о привнесении этого названия в Восточную Европу скандинавами достоверным" (с. 43). Но уже студентам-первокурсникам, которые обучаются по специальности "История", известно, что такого утверждения в ПВЛ нет нигде. И современные "норманисты" в специальных исследованиях тоже не ставят проблему таким образом. Один из авторов ПВЛ действительно выводил русь из варягов, но скандинавскую принадлежность последних еще надо доказать.

Однако источник данного силлогизма прослеживается весьма четко. В относительно ранней своей работе В.Я. Петрухин пишет: "Летописец знал из дошедших до него преданий, что само имя "русь" имеет варяжское (скандинавское) происхождение, и "изначальная" русь была призвана вместе с варяжскими князьями в Новгород" (4). Обоснования этого тезиса, приведенного в самом начале, разбросаны по всей книге В.Я. Петрухина, но они все же существуют.

Понимая проблему происхождения руси столь нестандартно, А.А. Горский все равно оказывается перед выбором — какую из многочисленных версий принять. По его мнению, "наиболее подкрепленными" являются иранская ("сармато-аланская") и скандинавская этимология (с. 43–45).

Автор монографии, к сожалению, не поясняет своего выбора, хотя такая позиция нуждается в гораздо более подробном освещении. С его предпочтением можно согласиться лишь частично. "Сармато-аланская" версия за несколько столетий своего существования претерпевала изменения, корректировалась в соответствии с достижениями науки, но лишь "обрастала" новыми аргументами, ни разу не была окончательно опровергнута и по сей день имеет широкие исследовательские перспективы. Ее действительно можно выделить как одну из наиболее фундированных на данный момент, но далеко не единственную. Некоторые известия источников раннего средневековья об этносе "рус" объяснить в контексте этой версии практически невозможно (на современном уровне изученности проблемы). В частности, это относится к сведениям о "русах" (Ruzi, Ruzzi, Rusci etc.) в Среднем Подунавье и, возможно, на Балтике.

Но если иранская этимология в целом пока не опровергалась, то этого нельзя сказать о скандинавской гипотезе, которую А.А. Горский рассматривает в трактовке скандинависта Е.А. Мельниковой и В.Я. Петрухина, широко известного специалиста по этнокультурной истории Руси и одного из самых плодовитых историков современности. Согласно этим исследователям, название "русь" восходит к древнескандинавским словам с основой на *roþs со значением "гребец, участник походов на гребных судах" (5). А.А. Горский считает это настолько веским, что возвращается к эклектичной конструкции начала ХХ в. о контаминации в Среднем Поднепровье скандинавской и иранской руси (с. 46). При этом "иранские" русы, по мнению А.А. Горского, задолго до IX в. растворились в среде славян Поднепровья, оставив им название "территории и населения". "Дружинники норманнского происхождения"" были восприняты в Поднепровье отчасти как "свои", когда произошли "слияние и актуализация" северного и южного терминов (с. 45).

Между тем, гипотеза Е.А. Мельниковой и В.Я. Петрухина, восходящая к норманистам XVIII в., была не раз подвергнута резкой критике, адекватного ответа на которую пока не последовало. Помимо многих лингвистических, археологических, источниковедческих аргументов (6), накопленных традицией антинорманизма за несколько столетий, есть и серьезные общеисторические доводы против родсов — "гребцов". В частности, А.Г. Кузьмин в свое время рассмотрел эту версию с позиций закономерностей образования этнонимов и заметил, "приводимый аргумент происхождения термина "русь" абсолютно бессмысленный": во-первых, в силу низкого социального статуса гребцов во всех без исключения ранних обществах и явного противоречия этого статуса бесспорному положению русов как социальной верхушки Древнерусского государства; во-вторых, в связи с тем, что социальная категория родсов — "гребцов" упоминается впервые лишь в XIII в. (7) (скандинавское общество раннего средневековья не было столь стратифицировано).

Предпочтение столь спорной точки зрения нуждается в серьезном обосновании, оценке критики, приведении новых аргументов в защиту гипотезы. Вместо этого А.А. Горский лишь мимоходом (в примечании) пишет, что "активно зазвучавшие в последнее время утверждения, отрицающие заметное присутствие выходцев из Скандинавии в Восточной Европе в период образования государства Русь и, в частности, скандинавское происхождение летописных "варягов" [см., напр.: Сб. РИО. Т.8 (156). М., 2003], на мой взгляд, противоречат очевидным свидетельствам письменных и археологических источников и уводят дискуссию в сторону от серьезного обсуждения роли неславянских элементов в генезисе древнерусской государственности" (с. 50, прим. 44).

Взгляд А.А. Горского на трехвековую дискуссию по норманнской проблеме дополняет пассаж в самом начале Очерка 3 "Русь и варяги" о престижности для русского исторического самосознания "причастности к образованию государства скандинавских викингов" (с. 36, прим. 1).

Таким образом, ученый опирается на радикальное мнение упомянутого выше В.Я. Петрухина о том, что антинорманизм питали "ложно понимаемые "патриотические" (так у В.Я. Петрухина. — Е.Г., Ю.К.) чувства, архаичные изыскательские традиции и официозная идеология", а научная проблема происхождения руси уже давно решена и не нуждается в дальнейшем исследовании (8).

Между тем, в упомянутом томе Сборника Русского исторического общества наиболее развернуто представлены современные альтернативные точки зрения (9), основанные на анализе тех самых письменных и археологических источников.

Рассматривая "варяго-русский" вопрос, А.А. Горский использует в аргументации и некоторые локальные выводы В.Я. Петрухина. Такой априоризм приводит А.А. Горского к тезису об образовании Древнерусского государства вследствие установления скандинавского контроля над торговой магистралью "из Варяг в Греки", что в значительной мере с помощью норманнов произошло "объединение всех восточных славян в одно государственное образование" (с. 48–49).

При этом автор полагает, что процессы государственного образования на Руси и в Скандинавии "происходили принципиально сходно и относительно синхронно" и "викинги" и "славяне" оказались близки "в социально-политическом и культурном отношении" (с. 48–49). Данное положение также нуждается в доказательствах, хотя бы потому что процессы в догосударственных обществах сильно детерминированы географически, а географо-климатические условия в Скандинавии и на Восточно-Европейской равнине сильно различаются. Восточные славяне не знали явления, подобного экспансии викингов. Сильно отличаются и этносоциальные структуры (кровнородственная община у скандинавов и территориальная — у славян Восточно-Европейской равнины). Различен и генезис феодальных отношений: основным производственным коллективом славянского общества была община, в то время как в древнегерманском обществе община не являлась коллективом в производственном отношении (10). Кроме того, неясно, с какой именно скандинавской страной сравнивает Русь А.А. Горский. В политической истории отдельных стран Скандинавии в IX—Х вв. существовали большие различия (11).

Автор монографии постоянно спорит по частным вопросам с исследователями, чьи идеи он принял за основу работы: он подчеркивает, что государство это было продуктом внутренних процессов в обществе восточных славян, что социальная верхушка имела славянскую основу. Но механизм политогенеза у славян Восточно-Европейской равнины в работе не раскрывается. Более того, скандинавы в труде А.А. Горского выступают единственным импульсом и вершителями объединения севера и юга в "одно государственное образование" (с. 48). При этом неясно, почему автор называет творение "норманнов" государством, а существовавшие ранее восточнославянские общности — "догосударственными" (с. 47). Даннические отношения, установившиеся между племенем "русь" и славянами Восточноевропейской равнины — далеко не признак государственности. Главным индикатором перехода к государственности называется монополия власти на применение насилия. Легализация принуждения и применение насилия внутри общества отличают раннее государство от предшествующей структуры — вождества (англ. chiefdom), где военная функция, принуждение всегда обращены вовне (на этом как раз основаны отношения данничества) (12).

Казалось бы, на возникшие у читателя вопросы А.А. Горский должен ответить в следующем очерке — "Формирование государства Русь" (с. 54–76). Здесь автор правомерно начинает с рассмотрения вопроса о кагане (хакане) русов, который упоминается в ряде восточных и некоторых западных источниках, восходящих к IX в.

Уже традиционно в качестве источниковедческой основы исследования ученый использует работы В.Я. Петрухина и сектора Института всеобщей истории под руководством Е.А. Мельниковой. Этот сектор — единственное в современной России научное объединение, которое целенаправленно работает над ранними иностранными источниками о восточных славянах и Руси. Достижения учеников В.Т. Пашуто трудно недооценить: впервые научно обработан огромный пласт сведений, которые ранее были недоступны большинству специалистов по Древней Руси. Но далеко не все выводы этих исследователей являются окончательными.

Вопрос о "Русском каганате" — первом потестарном образовании, основанном народом русов, существовавшем до образования Киевской Руси, — также имеет огромную историографию. Он не только занимает одно из важнейших мест в решении проблемы этнического происхождения племени русь. Определение места этого каганата в этнополитической истории раннесредневековой Восточной Европы и связей его со славянскими племенами выводит на соотношение русов Русского каганата и социальной верхушки Древнерусского государства.

Известия о Русском каганате всегда рассматривались в неразрывной связи с норманнской проблемой, в рамках спора о начале Руси. Существуют самые разные гипотезы о локализации, этническом составе и политической структуре этого образования (13).

Из Очерка 4 неясно, почему А.А. Горский полагает, что "вероятнее всего связывать "русский каганат" с предшественниками Олега в Среднем Поднепровье — т.е. с упомянутыми в ПВЛ варяжскими правителями Киева Аскольдом и Диром (по ПВЛ, в 871 г., которым датируется письмо Людовика II Василию I, в Киеве княжили они) и теми, кто был там у власти до них и отправлял посольство конца 30-х гг. в Византию" (с. 56). Во-первых, из письма Людовика II не следует, что Русский каганат существовал во время его написания. Там упоминается и Аварский каганат, прекративший существование в начале IX в. (14) Поэтому все же корректнее говорить о существовании объединения с каганом русов во главе для начала IX в. Во-вторых, киевская или среднеднепровская локализация Русского каганата испытывает существенный дефицит археологической аргументации: на территории каганата, который конкурировал с Хазарией, в то время отсутствовали даже укрепленные поселения.

А.А. Горский, видимо, знает слабые стороны этой гипотезы и поэтому предлагает свою трактовку событий, отраженных в источниках. Он полагает, что Русский каганат сложился под предводительством викингов на территории, ранее подвластной хазарам. Титул кагана, по А.А. Горскому, на Востоке был близок по своему значению к императорскому. Признание же Византией титула кагана за викингом А.А. Горский считает нереальным и вслед за О. Прицаком (15) полагает, что "первым "каганом Руси" был родственник хазарского кагана, бежавший из Хазарии в результате происходившей там в начале IX в. междоусобицы". Потом (до 871 г.) верховная власть в этом образовании "каким-то образом перешла к норманнам, и их предводитель унаследовал титул кагана" (с. 57).

Гипотеза, предложенная А.А. Горским, основана на трех положениях, заимствованных им у предшественников: 1) русь в Киеве = варяги = викинги; 2) титул "каган" имеет четкую тюрко-монгольскую привязку (с. 56), в том числе и с точки зрения Византии; 3) в начале IX в. в Хазарии была междоусобица.

Первый из этих тезисов уже рассматривался выше.

Что касается второго, то титул хакана, который носил правитель русов арабо-персидских источников, "Бертинских анналов" и, возможно, "Салернской хроники", у кочевых народов и в потестарных образованиях с оседло-кочевым населением действительно означал правителя, подобного европейскому императору раннего средневековья. Например, тюрки VI в., от которых и распространилось это название, именовали хаканом китайского императора. Сам термин, однако, не тюркский и, вероятно, ведет свое происхождение от сяньбийцев и жужаней (жуаньжуаней) Срединной Азии, чья принадлежность дискуссионна (16). У сяньбийцев, которые считаются "наследниками" империи хунну, титул кагана зафиксирован в III в. н.э. (17) Как постоянный титул его достоверно использовали жуаньжуани. Полный титул, известный по китайским источникам, звучал как "правящий каган, приведший к расширению пределов (страны)" (18).

Известно, что жужани стали этнической основой авар. После разгрома Аварского каганата в сер. VI в. собственными вассалами — тюрками-ашина — часть аварских племен приняла участие в этногенезе тюрок. Другая часть бежала на запад и, включив по пути множество позднегуннских племен Восточной Европы, образовала на Дунае европейский Аварский каганат. Первый же Тюркский каганат был прямым наследником азиатского Аварского государства (вождь тюрок Бумын принял титул кагана сразу после самоубийства последнего аварского правителя).

Главной особенностью обоих потестарных образований была полиэтничность населения (собственно племенное объединение тюрок называлось "тюрк эль"). Тем же отличаются возникшие позже Хазарский и Уйгурский каганаты. В XIII—XIV вв. титул каана (хакана) носили правители Монгольской империи с центром в Каракоруме. Этот титул носили и древние монгольские правители XII в., но лишь после образования Хамаг монгол улуса — "Государства всех монголов" (19), т.е. также формирования, объединявшего различные племена.

В знаменитых орхонских надписях, выполненных тюркским руническим письмом, титул кагана применяется к правителям Китая, Тибета, а также к вождям союзно-вассальных тюргешей и киргизов (20).

Таким образом, хаканом в степях Евразии I тыс. н.э. (не только у тюрок) считался абсолютный властитель, которому были подчинены многие, как правило, разноплеменные, земли, управляемые подчиненными ему наместниками. Принятие этого титула свидетельствует не только о независимости государства, но и о полиэтничности состава населения, и обширности занимаемой территории, и обоснованных претензиях на господство в регионе. При этом необходимо подчеркнуть, что принятие титула "хакан" имело политический смысл только для правителя, чьи основные контакты проходили в степной зоне. Причем в Халифате значение этого титула было известно лучше, чем в Византии и Западной Европе, благодаря длительным контактам со степными племенами, но все же требовало пояснений (21). Но Византия была знакома с семантикой титула кагана не только по аварам и хазарам. Исторические хроники империи IX в. помнили и кагана тюрок, поддержавшего Византию в борьбе с Ираном в начале VII в. (22) И ни на Западе, ни на Востоке не существовало в политическом сознании неразрывной взаимосвязи "каган — тюрки и монголы". А.А. Горский же ставит употребление и, в особенности, признание другими державами статуса кагана в зависимость от происхождения правителя (в Византии этот фактор и во внутренней политике не играл решающей роли), а не от объективных критериев — влияния в регионе, территории, этнического состава.