Мысли о православной психологии музыки

Человеку, способному принимать в себя тихие веяния музыкальной красоты, "музыкальная психология", мыслимая как проекция научной психологии на сферу музыки, представляется гибридом нелепым и чудовищным, наподобие быкосоловья. Ведь явленный в звуках человек — создание крылатое, способное внимать зовам небесной радости, отвечая им песнесловиями сердца, а субъект "научной психологии" — существо грузное, неинтересное, жалкое, занятое бесконечными измерениями скорости реакций, объема внимания и прочих служебных механизмов психики. Зачем эта многотонная тяжесть музыканту? Стремящегося к горней красоте она тянет вниз, опошляет — вместо того, чтобы озарять.

Союз музыки и психологии, однако, возможен, даже естественен — только "научной психологии" нужно бы освободиться от примитивности оснований, перестать быть наукой об отсутствии души, обратившись, в согласии с собственным названием, к самой душе, жаждущей небесной духовной пищи. Она должна вернуть себе и соблазненному ей обществу веру и совесть, понятие о святости и грехе — все то, что старательно вымарывала из человека, пытаясь отредактировать его в угодном атеизму духе. В противном случае, что же она, бессовестная, может уразуметь в чистоте прекрасной музыки? Вернув же себе духовные основоположения, восчувствовав безмерный масштаб призвания человека, возвратившись в родное лоно богословской антропологии, она и себя избавит от серости, и музыке поможет, и культуре, педагогике, воспитанию, истории, всем гуманитарным наукам.

К чему, впрочем, сей фальшивый модус возможности? Духовно ориентированная психология давно существует, уже не одну тысячу лет, и только огромное бревно в глазу кичливой "науки" не позволяет видеть очевидного. Подлинная многовековая психология (в отличие от той, что ложно присвоила себе имя "научной") прежде всего — фундаментальна, ибо изучает человека не в качестве большой лабораторной крысы, но бессмертную его душу рассматривает в ее отношении к Богу, бытию в целом, к законам духовной жизни. Глубина и фундаментальность дают ей преимущества ясного зрения. Отчетливо видит она ложь лжеименно-научной психологии. Очевидно для нее, например, что "защитные", "компенсаторные" и прочие механизмы психики — механизмы вовсе не психики, а пленившего ее греха — скрытой его пружиной является гордыня, ожесточение сердца против истины, красоты и любви, первой шестеренкой — страсть неведения с ее плодом, невежеством в духовных, самых важных вопросах; через систему больших и малых шестеренок включается весь громоздкий механизм глобальной лжи, уводящей человека от бытия, от сути, от онтологии, и делающей его "стружкой, завитой вокруг пустоты" (по выражению ев. Феофана Затворника). Не этот ли механизм греха выстроил изнутри и саму "научную психологию"? Исказив себя, как может не повредить она педагогике, превращая ее в науку о способах и методах растления детей!

Многовековая психология есть в подлинном смысле опытная, экспериментальная наука (experimentum — опыт, проба, от ех-perior — испытывать, испробовать; expertus — лично изведавший, знающий по опыту). Она исходит из реальности духовной жизни. Эксперимент — испытание — предполагает действие искушений и их преодоление. Родственное "эксперименту" слово periculum (проба, опасность, риск, гибель) выразительно подчеркивает серьезность этого опыта, собиравшегося подвижниками духовной жизни из наблюдений скорбей и побед, и пастырями — из трудностей миллионов людей, приступавших к таинству исповеди пред Богом в присутствии свидетеля-священника.

Заключенная в ней истина сообщала ей и ее сестре педагогике способность служить средством, помогающим исцелять души.

Главная ее особенность — онтологизм: в человеке нет критерия для себя; он есть то, чем делает себя по отношению к истине, сущему всеединому. Как говорили отцы Церкви, ум человека делается чем-то одним с тем, к чему прилепляется: с возвышенным возвышается, с колеблющимся колеблется, с постоянным постоянствует, с падающим падает. Из сокровища сердца выносит он всего себя; из доброго сокровища — добрым, из лживого — лживым; все сущностные силы его души принимают соответствующее устроение, светоносно благоухая или смердя. Поразительный контраст материалистической, позитивистской, фрейдистской и прочим видам отпавшей как болячки от бытия психологии! Объединяющая их основа — иллюзионизм, иллюзорное отъединение человека от истины. Этой основной проблемы человека они и не видят, а взамен подсовывают свои придумки. Даже когда смотрят в чистую и ясную книгу психологии святых отцов и средневековья, видят в ней свои же жалкие фантазии. Усомнился ли кто в этих словах? — Пусть откроет труд Ярошевского по истории психологии и убедится, что из несказанных сокровищ духовного опыта прошлого выуживает унылую свою "психофизиологическую проблему". Это похоже на то, как если бы из духовных богатств музыки Баха паук вылавливал бы колебания воздуха, напоминающие жужжание запутавшейся в паутине мухи. Что общего между Бахом и мухой? Неужто принять нам свидетельства паука? Откуда эта слепота? Причины ее постижимы лишь на основе онтологической установки: как только ум человека-психолога прилепился к материи, к управляемому началу как к управляющему, к мертвому и слепому как якобы живому и разумно-видящему, то и сам он в тот же миг стал мертв и слеп и глуп. Если сущее мертво, а сам он горделивым прыщом вскочил на мертвом теле сущего в результате "саморазвития" последнего — что ценного может сказать он о красоте, чистоте, духовности, о свете разума, о благоухании любви? Не будет ли все это ложью и притворством в его устах? Безумцем назвал царь Давид неверующего /Пс.13:1/. Антоний Великий в духе пророчества говорил, что в последние времена все люди станут безумными, а если найдется один разумный, будут обижаться на него и говорить: он безумствует. Изумился бы великий авва безумию тьмы, узнав, что поклоняющиеся мертвой материи нарекут себя еще и просветителями и даже сотворят министерство Просвещения; покрыв землю тысячами научно-исследовательских институтов и лабораторий, забудут задать исходный вопрос: что же изучает и не может никак изучить миллиардоголовая наука — неисчерпаемую мудрость или глупость?

Не так, не так мыслит себя мысль онтологическая, живая, сопричастная самому умному свету: "Мы потому и можем мыслить, что есть беспредельная Мысль, как потому дышим, что есть беспредельность воздушного пространства. Вот отчего и называются вдохновением светлые мысли о каком либо предмете. Мысль наша постоянно течет именно под условием беспредельного мыслящего Духа.” (1)

Чудесны плоды онтологизма. Первым благодатным следствием является всепроникающее единство: духовная психология органично и живым образом врастает в антропологию и весь круг богословских наук, сродняется любовью с педагогикой (само-то это слово — детоводительство — в новом переносном значении впервые употребил апостол Павел), с нравственным богословием, с учением о красоте, с истинной духовной социологией (как она дана, например, в учении о двух градах у Августина), с историей. И все светские науки, начиная от современной физики до музыковедения или культурологии, мысля себя онтологично, сливаются в прекрасную симфонию живого, умного цвета.

Здесь проявляется удивительное свойство истины, подмеченное отцами Церкви: истина легко согласуется сама с собою. Для живых наук нет границ, ибо едина истина. Поскольку Истина — живая, полна любви и милосердия, красоты, премудрости, смирения и целомудренной свободы, — то животворит и покорившиеся ей науки, открывая им простор ведения. Лишь удел серых полунаук, отпавших от корня и лишенных соков, — отделять себя друг от друга.

Вторым следствием онтологизма науки является ясное различение духовной высоты человека, его культуры, жизни, человеческих отношений. Притом это вертикальное измерение бесконечно. Устремляясь вверх, духовная вертикаль уходит в неисследимую глубину небес, в обожение человека (что и заповедано человеку — быть богами по благодати), падая вниз, она погружается во тьму звероподобия, скотоподобия. Богоборческие установки материализма, атеизма, позитивизма пытаются удержать сознание и жизнь человека в гееннской тьме. Христианство, которое, по словам Паскаля, единственное сказало правду о человеке, о его величии с Богом и ничтожестве без Него (2) — дает отчетливое видение степеней поврежденности человека и ступеней его исправления. И ведь как просто: во всяком явлении, предстоящим перед твоим мысленным взором — будь то наука, человек, искусство, эпохальный стиль культуры — постарайся прежде всего почувствовать сущность вещи, лучшее и высшее в ней, то есть мысль Бога о ней, затем обрати взор на глубину повреждения, выпадения из высшего порядка, "т.e. на грех; наконец, вспомни о силе, которая может вновь исцелить и исправить, — о живом Слове, о Том, Кто есть истина, путь, жизнь, — и в этом просторном видении примешь познание этого предмета! Но нет, бесконечную духовную вертикаль современная культура, наука и искусство предпочло сплющить до нуля, до неразличимости. И оправдывается пророчество Достоевского: если нет Бога — все дозволено. Аморализм на месте морали, ложь на месте истины, безобразие на месте красоты. Исполнитель дует на инструмент, постукивает по нему или просто сидит перед ним, слушатель с умным видом участвует в постыдной комедии, критика пишет об этом "произведении", историки заносят его на свои скрижали — все это так, будто не написал Андерсен сказки о голом короле! Впрочем, если не послушали Саму Истину, распяв Ее, как послушают Андерсена? В Писании определена и причина такого ложного употребления дарованной человеку свободы /Ин. 3:19/. По словам Паскаля, "самая преступная страсть: смертельно человек ненавидит истину, которая укоряет и убеждает его в его недостатках. Он хотел бы уничтожить ее".(3)

Мы же постараемся взглянуть на человека и психологию музыки тройным взглядом, обращая внимание и на высший образ в нем, на духовную смерть и воскресение.

Поверхностность и ничтожность "глубинных психологии" (самомнение-то какое у современных наук, базирующихся на выдумывании!) решительно опровергается фактами обращения. С очевидностью свидетельствуют они: не знает человек подлинной глубины своей. Погружен он в комплексы, копается в них, увязая в грехе при содействии психоаналитика? Да, сегодня. А что будет завтра? Великая блудница, взглянув на икону Богоматери, по преданию, написанную евангелистом Лукой, ушла в пустыню и 40-летним немыслимым подвигом покаяния была возведена Богом в состояние величайшей святости, так что прославлению ее памяти — преп. Марии Египетской — посвящена одна из недель Великого поста. Какой "глубинный психолог" мог бы предсказать это перерождение? Глядя на свирепого гонителя христиан Савла, кто бы мог подумать, что станет он первоверховным апостолом Павлом и совершит силон Божией невозможное — исходив всю Европу, обильно посеет семя христианской веры? А духовное перерождение великого равноапостольного князя Владимира, тогда еще просто князя Киевского? Внезапно ослепший, он, уступая совету невесты, принимает крещение, прозревает телесно, душевно, преображается духовно, начиная совершенно новую жизнь по слову апостола "Кто во Христе, тот новая тварь". Русский народ с восхищением сложил песнь о покаявшемся и преобразившемся разбойнике Кудеяре, могильную плиту которого с указанием его монашеского звания и прошлого имени до революции можно было видеть в Соловецком монастыре. Скажут "научные" психологи — это было давно. Но и ныне тысячи людей переживают такое же превращение. Нужно, чтобы эти описания были освящены авторитетом ученого психолога? И это есть. Но как раз именно фундаментальный труд выдающегося психолога Джемса "О многообразии религиозного опыта", в котором есть и обширные главы о пробуждении человека верой, Библиотека им. В.И. Ленина скрыла от читателей, изъяв из основного каталога соответствующую карточку. Велико упорство тьмы!

Религиозная же психология знает, что человек, подобно иконе, хранит в себе образ Божий. И как икона с нарисованными на ней хульными словами делается оскверненной иконой, но никогда не простой доской, так и человек, как бы он низко ни пал, никогда не будет куском "мыслящей материи", и может — если захочет — возродиться силою Христа воскресшего. Таковы непреложные факты, которые жаждет не замечать психология, обнаруживая свою пристрастность.

Отцы Церкви писали, что когда умный свет Истины осияет человека, то ясно он видит и все вокруг, и себя, видящего, и само Солнце Правды; во тьме же греховной, закрывающей его от Солнца Правды, не может видеть ни фактов, ни солнца, ни себя невидящего. Подтверждением слепоты богоборческой психологии они посчитали бы уже само неразличение ею знания и веры, в которой всегда укоренено знание, в данном случае веры темной и неразумной — в низшее, как в высшее; а причиной — ее укорененность в грехе гордыни как противления Богу, откуда и служение плоти, удовольствиям, лень, недовольство, ожесточение, обиды, раздоры и все прочие миазмы современного образа жизни, оправдываемого ею.

Отношения духовной и плотской психологии, говоря языком логики, несимметричны: как нельзя сказать, что истина есть извращение лжи, красота — искажение безобразия, порядок — нарушение беспорядка, добродетель — падение греха, так нельзя ставить на одну доску две психологии. Опухоль может вырасти на человеке, а человек на опухоли — нет.

Малое не вместит в себя большое, а большое малое - может. Высшее, предельное понятие, какое только может помыслить материалистическое сознание, есть мир и мировоззрение. "Мировоззренческие основоположения человека", "мировоззренческий смысл" — лепечет оно самозабвенно, не ведая, что эта клетка для человека была придумана в рамках, хотя и не открыто богоборческого, но уже поврежденного ересью протестантизма сознания. Сам Кант, автор понятия, считал себя верующим человеком, писал о трансцензусе. Но что есть этот жалкий трансцензус в сравнении с полнотой православной жизни в Боге, Богом, ради Бога! Трансцензус не спасает сознание от герметичности. И сам- то мир как познать, если не взглянуть на него духовным взглядом? Если бы мы были плоскостными существами и не могли реально, или хотя в мысли поднять себя над поверхностью Земли, то никогда бы не познали ее шарообразности. Так красота мироздания человека скрыта от тех, кто не видит в них величия мысли Творца.

До революции любой школьник знал о существовании трех миров — вещественного, духовного и мыслимого (умственного). Когда же выпала основа, то остались психологии от полноты жизни лишь рожки да ножки, мир вещественный и психический. Психология и обманутый ею человек перестал различать святость и грех. Раз так, что можно понять в музыке, да и в человеке, в культуре, во всем? Религия говорит: человек неполон без Бога, культура неполна, наука неполна, история, искусство. Время, стремящееся спрятаться от вечности, превращается в палку, ломается на времена; настоящее, которое должно бы восторгаться в вечность, отпадает от бытия, сжимаясь в точку, сосущая обезбоженная пустота существования заставляет человека все быстрее гнаться за будущим, стремительно улетающим. Предчувствуя сердцем, что не рожден он для серой жизни, но отвергая Источник радости, вожделевает к бутылке, а она не спасает. Жаждет человек подлинного чуда, преображающего душу, но, не желая искренне видеть руку Божию во всем, становится слеп в отношении своей и общественной жизни и попадается на удочку ложных бесовских чудес, оставляющих душу мертвой. Предчувствуя сердцем неизмеримую высоту призвания, но, отвергая ведущий к ней путь самоотвержения и смиренномудрия, впадает в искушения тщеславия, подменяя истинную цель человека карьеризмом, обогащением и другими способами выглядеть хорошо в глазах людей. Неисчислимо многообразны греховные извращения добродетелей! И гнев свой обращает человек не против грехов своих, но против ближнего, подобно ему самому скрученного грехом, в то время как заповедано нам грех ненавидеть, а человека любить.

И вот, едва лишь наметив контуры общей психологии, мы уже ясно зрим основания психологии музыкальной, притом одновременно в двух ее проявлениях — как психологии имманентно музыкальной, внутренней, выраженной в прекрасных звуках (4) и как психологии самих слушающих и исполняющих ее людей, как психологии жизни человека в музыке, развития его понимания, способностей, слуха.

Богатства жизни одухотворенной души открываются нам там, где ранее вообще не могли видеть человека, — в стихирах знаменного распева, в византийском калофоническом пении, в западном органуме. Уши наши были затворены, ибо, по слову апостола, душевные не могут постичь духовного /1 Кор. 2:14/. Ощущая себя материей, мы и в музыке искали ярких жестов, "живых" высказываний, персонажей характеричности, эмоций "лирического героя", эпически-сказовой интонации с ее отстраненностью от повествуемого, волевых действий драматических героев. От всего этого свободна средневековая музыка. Главное же в ней — "сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа" /I Пет. 3:4/ — было непостижимо для нас.

Теперь, если захотим следовать заповеданным нам путем обожения, то по мере очищения сердца нам будет открываться потаенное.

Что же именно? Прежде всего, действие Духа Святого, дарованного нам Словом, входящего в человека и восстанавливающего в нем божественное его достоинство и преображающего его. Дух Божий не есть психология. Но Он преображает человека, дает новое устроение его душе и потому разговор о духовной психологии не может начаться иначе, как с указания на преображающую таинственную Силу.

Христос, всегда действовавший в Духе, оставляя учеников, обещал Его и излил Его на Церковь, как источник новой, истинной жизни, ибо радость Духа переживается как чувство Бога в нас, прибывающее по мере очищения от недолжных движений души — страстей.

Церковная музыка как сторона богослужения и стала местом встречи Бога и человека. "Бог создал человека для нетления и сделал его образом вечного бытия Своего... но завистью диавола вошла в мир смерть" /Прем. 2:23/. Силою Христова воскресения доверившийся Богу человек вдруг с великой достоверностью почувствовал, как эта спасительная сила восхищает его в нетление. Благоговейно-радостная встреча души человеческой с Богом составляет содержание музыки Церкви. Сама же душа, освободившись от плена мирских пристрастий и, возведя взор горе, становится духом. Дух человеческий есть душа, помощью свыше освобожденная от грехов и потому прозревшая для восприятия духовных дарований. И музыка Церкви запечатлела в себе дары благодати, дары Премудрости Божией, Художницы всего, которая "есть дух разумный, святый, единородный, многочастный, тонкий, удобо-подвижный, светлый, чистый, ясный, невредительный, благолюбивый, скорый, неудержимый, благодетельный, человеколюбивый, твердый, непоколебимый, спокойный, беспечальный, всевидящий"[... ] есть "дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя... есть отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия и образ благости Его", которая "одна, но может все, и, пребывая в самой себе, все обновляет, и, переходя из рода в род в святые души, приготовляет друзей Божих"... она таинница ума Божия и избирательница дел Его" /Прем. 7:21-30.8:4/. И то, что соделывает благодать в душах людей, "плод же духа — любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание /Гал. 5:22-23/, — отобразилось в кротком и смиренном устроении христианской интонации.(5)

Погружаясь в мудрость христианской интонации, верующий человек видит в ней многообразные стороны жизни духовной, а для мирской психологии она — тайна за семью печатями. "Страх Господень соделывает человека свободным", "страх Господень — слава, благодать великая", "страх Господень соделает питомца своего наследником блаженства святых для радования с ними радостью вечною" — наставлял Антоний Великий (6) "Да возвеселится сердце мое боятися имене Твоего" — молится царь Давид /Пс. 85:11/. "страх Господень чист" /Пс. 18:10/. "страх Господень источник жизни" /Пр.14:27/. "Начало премудрости страх Господень" /Пс.110:10/. "Служите Господу со страхом и радуйтесь с трепетом. Почтите Сына" /Пс.2:11/. Непонятно для психологии, отлучившей себя от бытия, почему это только в страхе Господнем возрастает совершенная любовь Божия, изгоняющая страх, не знает, как совместить великий простор сердца со страхом Божиим, ибо порабощенное греху не может знать свободы в Истине и Любви. Не понимая же, начинает раздражаться, сердиться, неистовствовать, стремясь уничтожить превосходящее его понимание, выказывая тем самым действие демонического начала в себе. Каким же образом святость входит в человека? Как совершается преображение человека, и каков он, преображенный?

Человека, злого не по природе, а по произволению, обновить может лишь Бог. "Кто во Христе, тот новая тварь" /2 Кор.5:17/. Устроение души обновленного человека, отразившееся в интонации, и описывает духовная психология музыки.

Христос, входящий в душу, освящает все ее силы. Здесь духовной психологии открывается то, что не могла знать психология человека, пошедшего по пути скотоуподобления. Материалистическая психология по-своему была права, изгоняя из числа великих сил души веру, ибо вера — дар божий, даваемый в ответ на устремление сердца, а сердце свое богоборческая психология устремила во тьму. Не вполне она была права, однако, в том отношении, что нуля в духовной жизни не бывает. Когда великий дар по причине ожесточения сердца отнимается, то опустевшая способность заполняется бесовской тьмой, наполняющей душу зловерием.

Когда же открывается у человека око веры, то принимаемый им умный свет Истины преображает и освящает все познавательные силы, способности воли и чувства.

Сама же "вера есть истинное познание, имеющее недоказываемые начала, будучи удостоверением в вещах, превышающих ум и слово"(7) - "Вера вдруг обнимает, видит, а рассудок окольными путями доходит до истины: вера — средство сообщения духа с духом, а рассудок — духовно-чувственного с духовно-чувственным и просто материальным: та — дух, а этот плоть".(8)

"Вера — это внутренний глаз. И этот способ познания приводит человека в состояние равновесия, т.к. он видит этим глазом руку Божию, которой Господь управляет всем миром и каждым человеком... Вера — это непостижимый способ познания и получения мира и того, что лежит за пределами времени. ... Вера погашается грехами, питается словом Божиим."(9)

Вера, соединяющая человека с Творцом, тесно связана с другими дарами Святого Духа, прежде всего христианской надеждой и любовью. "Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом". По-славянски - "уповаемых извещение". Великий смысл жизни, великое упование верою утверждается; извещаемая даром веры от Бога душа из небытия приводится в бытие - это и есть осуществление ожидаемого. Христианская надежда и любовь отличают истинную веру от бесовской: ведь "и бесы веруют и трепещут" /Иак 2:19/. "Как воспоминание об огне не согревает тела, так вера без любви не производит в душе света ведения".(10)

О том, как из различия вер вырастают отличия цивилизаций, как сказываются на характере национальных культур различия в конфессиях, каким образом православие определило неповторимость русской культуры и музыки, как различные роды молитвы и состояния молящегося определили сложение различных типов церковной интонации (гимнастически- приподнятая хоральность, юбиляционность...), как эти богатства из музыки церковной изливаются в музыку светскую, поддерживая и в ней высоту духа и серьезность настроения, — можно было бы писать обширные труды. Скромные работы автора пока не опубликованы.(11)

Посмотрим теперь, как преображаются называемые и богоборческой психологией силы души — силы ума, сердца и воли.

"Основа Евангелия — покаяние, то есть изменения себя, оставление греха и истребление его. Наш ум, как паутиной, омрачен ложью, а всякая примесь лжи запрещает нам соединение с Господом. Наш ум должен стать умом Христовым, сердце должно очиститься и исполниться любовью. Тогда оно будет живым храмом Господним. Воля тоже переродится, то есть наша воля должна согласоваться с волей Божией в доступной нам мере. Покаяться — это повернуть свою жизнь, очистить ее и соединиться с Господом в причастии. Покаяться — значит исправиться — это дело Божией благодати... Цель покаяния — смирить гордость, поставить все на свои места".(12)

Начнем с познавательных сил души. Ум, являющий собой око души, по мере покаяния и очищения проясняется, вначале начинает видеть истину смутно, потом все отчетливее. Иногда же, при внезапном обращении, око души отверзается разом. В сиянии хлынувшего в душу умного света творящей красоты съеживаются от смущения и стыда все лживые понятия падшей психологии. Жалкая "интуиция" (от лат. in-tueor — пристально смотреть) жмется, разоблаченная, нагая, словно бы уже на Страшном суде, видя безумие попыток хладного безблагодатного ума самовольно, неблагоговейно, без веры и любви проникнуть в то, что превышает его возможности. Почитаемое в XX веке "подсознание" в лучах любви открывается, как скопище мерзостей греха, так и не познавшего своей черноты.

Духовная музыкальная психология, принимающая в себя ум Христов, не только видит чистоту церковной музыки, она могла бы провести тщательный анализ страстей, свирепствующих в музыке развлекательной, агрессивной или горделиво-рассудочной.

Владычественный ум, вернувший себе благодатию Божией первозданную красоту, имеет в своем распоряжении очищенные, преображенные способности.

Внимание. Эта способность сужена падшим умом до сенсуализма и рационализма. О том, насколько ныне серо и неинтересно это погружение в пустоту, можно составить впечатление по любой современной работе о внимании. А ведь когда-то книги о сем предмете могли писать лишь великие святые — потому что только они - то и знали его опытно. Этимологически внимание — приятие внутрь (как и греч. pros-ekho — внимать). Лукавый привратник падшего внимания, оставляя за порогом Истину, избирательно впускает информацию, невидимо отбираемую бесами, которые и просачиваются в душу. Святые поступали прямо противоположным образом: внимание вырастало в масштаб безграничной истины; мысленных же черных эфиопов привратник ума замечал и затворял им вход. Внимание именовалось также трезвением (nepsis). Смысл этого названия в том, что в духовной жизни мы обычно как бы пьяны, говорим, не слыша Истины, читаем все без разбора, судим обо всем невпопад. Трезвение исцеляет от опьянения безумием, дает видение сущего таким, как оно есть.

В статье "Внимание в культуре и музыке", предназначенной для третьего выпуска сборника "Музыка-Культура-Человек", давно подготовленным к печати, я старался показать, как менялась вся семиотика музыки, интонация, синтаксис, композиция при изменении концепции внимания. Чем более музыка принимала в себя принципы сенсуализма и рационализма, тем более ее синтаксис и композиция превращались в изящную машину по управлению слушательским вниманием, пока в XX веке она не рухнула, и не начали в доме души гулять ветры всевозможных и разных сил.(13)

В науке нашей внимание тоже стало неразборчивым. Помним ли мы о древних критериях истинности познания, когда отбираем книги для чтения — о критериях умножения любви в обществе, животворности познания для сердца, окрыления души, чувства благодарения, хвалы? О том, что неразборчивость небезопасна, писал современник Пушкина, имевший с ним стихотворную переписку, митрополит Московский Филарет в толковании на Апокалипсис: "Воздержание ума почитается у людей наименьшей обязанностью. Жажда познания, без дальнейшего рассмотрения, приемлется не только за естественное и невинное, но даже за благородное чувствование (...), наконец, сие вино любодеяния, в высшей степени упоения, превращается в вино ярости, поелику обуявшие от ложного просвещения, подобно пьяным, не любят быть в покое, во с мечтательною мыслию преобразования, все хотят ниспровергнуть и разрушить... и неистовую жажду - быть просветителями - не умеют угасить иначе, как слезами и кровью людей и народов".

Оживотворенному уму помогает ожившая память. Она теперь вовсе не склад информации. "Опомнись!" - говорим мы человеку, творящему безумное. Что стоит за этим инстинктивным сострадательным движением души, какая память? Показательно, что латинское re-sipisco - покаяться, опомниться, прийти в себя - происходит от sapio - ощущать вкус, быть рассудительным, разумным; наш род мы гордо именуем "хомо сапиенс". Префикс re знаменует возвращение из беспамятства. "Святую память о Боге носи всюду с собою, как неизгладимую печать", - наставлял св. Василий Великий (14) Онтологическая, бытийственная, надпсихологическая, - не иллюзорно-психологическая! - память являет собой поле действия Святого Духа в человеке, наставляющего его на всякую правду. Истинная память, память на вечную новизну, благоговейна в гимнична. Но ради очищения памяти приходится трудиться, прежде всего, молитвенно. "Пресвятая Владычица моя Богородица, святыми Твоими и всесильными мольбами отжени от мене, смирениаго и окаяннаго раба Твоего, уныние, забвение, неразумие, нерадение", - просят православные русские люди Пречистую каждое утро. И каждый вечер, словами Иоанна Златоустого: "Господи, избави мя всякого неведения, и забвения, и малодушия, и окаме-ненного нечувствия". Какая же сила сливает воедино бесконечное знание? — отнюдь не напряжение иссохшего рассудка. Слагаемые в сердце слова мудрости соединяются токами святой веры, надежды и любви. Благопамятливость, память милующая, святая память святых — как далека она от привычно укоренившегося в нас памятозлобия, богоборческой памяти на низменное! Когда общество отступает от веры, то резко, очень резко сокращается его память. Мерзость запустения на святом месте (Мф. 24:15) - пророчество о последних временах - относимо и к омертвевшей памяти сердца оставивших Бога. "Слабая память, думается, один из признаков греховного состояния; в ней заключаются следующие греховные свойства - неспособность к духовному усилию, рассеянное внимание и недостаточная любовь. Представим ли "беспамятный святой"? Конечно, нет, потому что у него активное отношение ко всему, сосредоточенное внимание, любовь ко всему", - писал любимый ученик о. С.Н. Булгакова о. Александр Ельчанинов.(15)

Фантазия. О православном взгляде на эту способность души и о проявлении ее в истории музыкальной культуры мне пришлось написать статью, к которой я и отсылаю читателя.(16) Сейчас же хочу предоставить место замечательному русскому мыслителю И. В. Киреевскому, столетием раньше увидевшему болезнь, к осознанию которой Запад подходит лишь сейчас. Почему ныне фантазия становится кумиром? Вот глубокий ответ православного философа.

По мысли И.В. Киреевского торжество европейского ума обнаружило односторонность его коренных стремлений; при громадности частных открытий и успехов в науках общий вывод из всей совокупности знания представляет только отрицательное значение для внутреннего сознания человека, самая жизнь которого лишена существенного смысла. Многовековый холодный анализ разрушил основы, остался лишь этот самодвижущийся нож разума, отрешенного от всех сил человека кроме самых грубых, чувственных данных. Успехи упоили его самонадеянностью, доходящей до поэтической восторженности. Кровавые опыты не пугали его, но когда логическим путем разум Европы дошел до сознания своей ограниченности, что оставалось ему делать?

В то время как Россия прежде всего прочего искала цельности человека, того средоточия бытия, где разум и воля, чувство, совесть, прекрасное, истинное и удивительное, желанное и справедливое, и милосердное, и весь объем ума сливается в одно живое единство, западные мыслители заботились о внешней связи понятий, полагая, что истина доступна и для разделившихся сил ума. "Одним чувством понимают они нравственное, другим - изящное, полезное - опять особым смыслом; истинное понимают они отвлеченным рассудком, и ни одна способность не знает, что делает другая". Но как жить без цельности-то? Взамен богозданной цельности Запад стал искать придуманной цельности. (Так восторжествовала установка, которой Флоренский дал название "психологического иллюзионизма"). "Каждый начал в своей голове изобретать для всего мира новые общие начала жизни и истины", - пишет Киреевский, - "отыскивая их в личной игре своих мечтательных соображений, мешая новое со старым, невозможное с возможным, отдаваясь безусловно самым неограниченным надеждам, каждый противореча другому, и каждый требуя общего признания других. Все сделались Колумбами, все пустились открывать новые Америки внутри своего ума, отыскивая другое полушарие земли, плавая по безграничному морю невозможных надежд, личных предположений и силлогистических выводов".

Нетрудно в этом описании и нам, музыкантам, увидеть себя, и ныне, когда все заняты выдумыванием ни на что не похожих сочинительских техник, вдруг обнаруживаем, что современный постмодернизм оказался поистине бесплодным. Он не сумел создать эпохального стиля, напоенного бытийственной красотой, способного возвышать и вдохновлять, ибо высота стиля не созидается придумкой, лишь живой дух дышит в эпохальном стиле и рождает его. И осталось в удел композиторам играть в стили и стилизации.

Фантазии оплотняются и кошмары переходят в жизнь. От них гибли цивилизации. Нынешние фантазии человечества угрожающе мрачны. Россия начала XX века, увлекшись дьявольскими фантазиями Запада (а Маркс молился сатане), претворила их в Страшную действительность: братоубийственную гражданскую войну, голод, истребление нации в ГУЛАГе... Почему опасны мечтания? Потому что в них, в этих упражнениях своеволия, не живет Бог. Высшая Реальность оказывается вне мечтательной жизни; увядают души, принимая в себя яд демонических иллюзий. Искаженное обезбоженно-рукотворное понимание фантазии в 30-х годах XVI века было одним из частных следствий начавшегося отхода человечества от принципов онтологизма и отдания себя в плен а иллюзионизма. Фантазия и воображение стали пониматься как произвольное (т.е. своевольное) комбинирование элементов. Как же понималась фантазия и воображение раньше? "Фантазия" по-гречески значит "представление", "воображение". Но кто представляет? Какая сила лежит в основании? "Мене ради Бог сый, вообразилося еси в мя", - поет преп. Андрей Критский в "Великом"покаянном каноне (Песнь 5, среда). А вот пророчество о людях последних времен: "Воссел в них сатана, вообразился в чувстве человека, и человек не сознает того, что с ним делается".(17) Тому, что от Бога, человек должен внимать, а от дявольских живописаний отвращаться. Греческие глаголы phaneroo, emphanizesthai, родственные "фантазии", употребляются в Библии. Их значение - проявлять, являться, открываться. Мысль Библии о фантазии проста и величественна: "... право мыслите о Господе, и в простоте сердца ищите Его, ибо Он обретается неискушающими Его и является не неверующим Ему" (Прем. 1:1-2). Вот условие явления истинной Красоты! И далее: "Ибо неправые умствования отдаляют от Бога. В лукавую душу не войдет премудрость" (Прем. 1:3-4), - это относится и к выдумкам своевольной фантазии. Придумка внутренне пуста: дабы скрыть пустоту, придумывающий украшает придуманное множеством необычных деталей. Если же в простоте и безлукавствии ищет сердце высшего, то приявши премудрость, чистоту и красоту, изливает их в словах, звуках и линиях, отличных от обыденных. Однако, эта непохожесть не от стараний бурливой "фантазии", а от того, что мысль Господа выше наших мыслей. Признак, отличающий истинную красоту - неотмирная простота. Мысль Библии, определенная, точная, бездонно глубокая, заставляет задумываться о том, что есть чистота и что - лукавствие, в чем искаженность, превратность неправых умствований. Путь благочестивых размышлений предлежит и нам, музыкантам и музыковедам, ищущим в музыке истину и красоту.

Разбор всех действий освященного ума превратился бы в поэму о его непостижимой красоте. Способность рассуждения и орган ее - рассудок отверглись бы силлогистической иссушенности и открылись в качестве бесценного дара, почитавшегося святыми отцами выше всех добродетелей, ибо их действия состоят в безошибочном отличении добра и зла, в познании собственного строения душевного, в точном и верном постижении Божественной воли во всякое время, во всяком месте и во всякой вещи. Если бы бедные алкоголики, призывая друг друга "сообразить на троих", прониклись исходным смыслом "соображения", и действительно сообразили свой помысл с Христовым Евангелием, то увидели бы полную несообразность своего желания. Другим бы предстал и вожделенный для музыковеда анализ. "Зрение сердца получает в уме анализ свой".(18) Здесь полезно вспомнить, что корень слова обозначает "освобождение", а префикс по смыслу близок нашей Приставке "вое" и символизирует восходящее движение души, — так что да не будем путать анализ с катализом ("разрушение", префикс означает движение вниз) и параличом (para-lysis -"расслабление", значение префикса para -"около", "мимо"). Настоящий анализ не разрушает видение смысла, не топит его в необозримой сумме недоосмысленных частностей, но смиренно служит целому, позволяя ему воссиять во всякой детали. Сказанное относится и к слуховому анализу. Осиянный красотой ум легко входит в духовный смысл песнопения, как это и заповедуется Писанием: "Пойте Богу нашему, пойте... Яко царь всея земли Бог, пойте разумно /Пс.46:8/, "буду петь духом, буду петь и умом" /I Кор. 14:15/. И когда св.Василий Великий советует: "Пусть язык поет, а ум пусть прилежно размышляет над смыслом песнопения, дабы в пении участвовали твой дух и твой ум", - то да не вмыслим сюда по невежеству нашему представления о каком-либо рационализме. Равным образом и читая высказывание Григория Нисского, брата упомянутого святого о том, что "философия, проявляющая себя в мелодии, есть более глубокая тайна, чем об этом думает толпа", то небесполезно вспомнить, что в IV веке за философию не принимались безответственные умствования, но философами ("возлюбившими премудрость") называли подвижников духа.

Переходя к "вожделевательным силам" души, мы наблюдаем особенную глубину падения.

Изначально главою здесь поставлена воля. Об этом ясно свидетельствует этимология, несущая в себе свет высочайшего откровения, полученного всечеловеком Адамом. Этимология указывает на общее значение силы (лтш. vala - сила, власть), связывает волю с желанием и стремлением (лат. voluntas - "воля", от volo - желать, лететь, хотеть) - но и с обязательностью выбора! Так, во времена Гомера boyl? означает волю и совет, boyley? — совещаться, boyleh - давать совет; др.-инд. varas -желание и выбор, авест. vara - воля и отбор, кимр. guell - "лучше" (оценка заключает в себе сравнение и осуществленный выбор), чеш. voliti - избирать, польск. wolic'- предпочитать, нем. Wahl (родственное Wille "воля") - означает выбор! Выбор дает человеку свободу. Этот смысл присутствует в русском слове "воля", в то время как "неволя" равносильна отсутствию выбора.

Духовная психология указывает на причины различных болезней воли. Абулии, или расслабления ее, когда бросают человека из стороны в сторону яростные волны страстей - и то лежит он в страсти уныния, то вскакивает в бешенстве. Ее ожесточения (мы о нем так и свидетельствуем: "железная воля"), вплоть до свирепости. Ее неврастении и истерической нетерпеливости. (Литературно-философские стили, например, Ницше или Шопенгауэра, искусство и музыка часто воспроизводят такие извращенные состояния воли). Откуда тяжесть нашей воли, ее насупленность, горделивость, напыщенность, внутренний холод, ее металлический привкус? Отчего не озарена она радостью и лишена вдохновенной легкости божественного света? Причина болезней воли заключена в богоборчестве человека. Взбесившаяся самость никак не способна родить благоволения, сколько бы ни тужилась. Пример же правильного понимания подал нам сам Спаситель: "Моя пища есть творить волю Пославшего Меня" /по Ин. 4:34/. Следуя примеру, православные каждодневно молятся словами св. Макария Великого: "да будет во мне воля Твоя", "Ты Сам, Владыко, всяческих Творче, сподоби мя истинным Твоим светом и просвещенным сердцем творити волю Твою". Ведь если Бог есть любовь /Ин. 4:8/, то творить Его волю — значит творить волю самой Любви, бесконечного милосердия, всесовершенной мудрости. Потому святая воля угодника Божия, лучащаяся милосердием, подвизающая его на дела благие и богоугодные, так далеко отстоит от нашей громко громыхающей, но пустой, словно железный панцирь, воли. Не враждует благая воля с сердцем, не насилует его (от насилия — металлический привкус "железной воли"), но, объединяясь с ним в божественной любви, становится целостным усилием духа, подымающим труд богоугодной жизни. Такую кроткую и смиренную, нисходящую от небес волю, страшную для бесов и бесноватых, мы видим в музыке Церкви.

Любовь, согревающую ум и волю, представители "научной психологии" поспешили бы отнести к разряду чувств - и впали бы в заблуждение. Любовь, подобно Истине, Красоте, Благу, Премудрости онтологична. Она - одно из имен Бога. Безумием было бы дну почитать психологическим качеством, приписывать ее человеку, а не Тому, Кого он призван постигать. Так и любовь. Для человека она - великая возможность и великий дар Божий. Об м даре - гимн Апостола Павла: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая, кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не дуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится... теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше" /I Кор. 13:1-13/.

Стяжание божественной любви исцеляет ум. Проникновенное писание умственного рая мы находим у св. Григория Паламы. Пути душевной, нечистоте закрыт сюда доступ. В мире и смирении как в надежной ограде умственного рая, произрастают разнообразные деревья истинной добродетели, а посредине возвышаются священные чертоги любви. В преддверии их цветет неизглаголанная и неотъемлемая радость, предначинание будущего века. Под ее светлой тенью проторгается приятнейший некоторый источник, напоящий землю кротких на земле (испытавший знает, о чем я говорю)...".(19)

Что это за таинственный источник? Как раскрыть слова святого? "Кто верует в Меня, у того... из чрева потекут реки воды живой", говорит Господь, и евангелист поясняет: "это сказал Он о Духе" Йн. 7:38/. А священные чертоги любви? Сие есть Храм, где совершается вечеря любви. Когда ум, движимый любовью, вступает в святая Святых Храма, в святилище сердца, то и там встречает божественную любовь.

Мы перешли к следующей силе души - чувству, символом которого служит сердце. "Чувство" не случайно состоит в этимологическом родстве с "чудом", с греческого καταλαβαίνω - понимаю, древнеиндийского kanis - ясновидец, мудрец, пророк, англосакс hanian -созерцать, с немецкого schon - прекрасный. Все это свойственно сердцу - если наполняет его божественная любовь. Она раздвигает горизонты ума, вознося его на высоту, наполняет волю милосердием, чувства же одаряет необыкновенной красотой.

Преображенное сердце, соединенное с чистотой ума, становится органом умного ведения, "умным чувством". Это выражение, украденное, искаженное, ("умные эмоции" - какая глупость!) и обессмысленное советской психологией, было впервые употреблено блаженным Диадохом Фотийским (V век). Другое название ясновидения сердца - Божье чувство (Ориген, Григорий Нисский, Максим Исповедник).

Запад пустотой бездны сопряг иссушенный рационализм с грубейшим сенсуализмом. А раньше пропасти не было. Божественные глаголы с великой достоверностью постигались любовью, которая "умным чувством исследует невидимое" (Диадох).

Такое постижение, по словам Григория Паламы, можно называть единением, но никак не знанием. Каково происхождение пропасти? Она опять же - следствие обезбоженности. Единое чувство распалось на два непересекающихся ряда простейших чувств или ощущений (по инерции мы так и говорим: органы чувств, имея в виду зрение, слух, вкус) и чувств нравственных (милосердие, чистота). Обезбоженное сердце угасло и перестало быть центральным чувствилищем души, следствием чего стала шизофрения, или раскол френа (phren - изначально седалище души в сердцевине груди). Силою воскресшего Христа, Врача душ человеческих, разрыв сердца исцеляется. Для верующего человека Бог есть абсолютная реальность, данная, лучше сказать, открывающаяся в ощущениях. В полной мере так - у святых, сподобившихся посещения Бога, оставляющего в их душе "незабвенное знание" (по выражению отцов Церкви). Но если и не отверзлись у верующих духовные очи, могли бы они повторить слова евангельские: "не горело ли в нас сердце наше?" /Лк. 24:32/. Сердцем ведают верующие присутствие Божие и не путают с присутствием дьявола, изблевывающего в сердце яд хулы на любовь Божию.

Советская психология, забыв об истинном содержании "умных чувств" и бредя уныло вслед Запада, также оторвала нравственные познания сердца от примитивных показаний внешних органов чувств. Внутренние же ощущения обозвала "темными" и с каким-то "сладострастным торжеством передает из книги в книгу это определение. Но сбывается на ней обличающее слово Евангелия: "Аще ли око твое лукаво будет, все тело твое темно будет" /Мф. 6:23/. „Чистое же око даже и в простейших ощущениях внешних чувств видит величайшее чудо Божие. Легкость, с какой черно-белая рассудочная мысль закладывается в компьютер, свидетельствует, что мертва она, подобно шелухе бытия. Ощущение же сладости еды или аромата фиалки неведомы компьютеру, ибо живые они и Силой Божией вкоренены в нас. Еще большее чудо — духовные чувствования, соотнесенные с преображенным веществом, — например, возвышенные благоухания святых мощей, таинственно-прекрасные запахи, струи мира, чудотворно источаемые чудотворными иконами. Они предназначены исключительно для человека и не замечаются скотами и насекомыми. Но самые тончайшие и удивительные ощущения возникают от незримого посещения человеческого сердца Духом Святым. Этих святых ощущений совсем нет уже не только у скотов, но и у людей, которые предпочли самостоятельный путь звероподобия заповеданному пути богоуподобления и обожения. Потому сказано: "Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога Узрят" /Мф. 5:8/.

Благодать Святого Духа мощным потоком устремилась в сердца христиан, возвела христианскую культуру, запечатлелась в церковном искусстве и богослужебном пении, породив музыку абсолютной духовной чистоты и святости.

Сердце, узнавшее чистоту, обрело зрение и относительно греховных состояний. "Различай в себе Духа Животворящего и духа мертвящего, убивающего твою душу", — советует св. Иоанн Кронштадтский и продолжает: "Большая часть людей носят добровольно в сердце своем тяжесть сатанинскую, но так привыкли к ней, что часто и не чувствуют ее. Если же по счастию обратятся они к Богу, тогда спадает с сердца их тяжесть и они видят ясно, что прежде на их сердце лежала величайшая тяжесть, хотя они часто и не чувствовали ее.(21)

Познание сердца могло бы провести и в прекрасной музыке нового времени духовный анализ выразившихся в ней состояний — сияние кроткого духа истинной красоты и любви над мятущимися движениями души.

Подведем некоторые итоги. Духовной общей и музыкальной психологии открыто как неестественное, искаженное состояние человеческой души, ставшее ныне преобладающим, так и требуемое состояние естественной святости. Открывается ей и путь исцеления, путь от болотистых низин греха к достодолжным высотам святости. Все это многообразие состояний, падения и взлеты видит духовная наука в жизни, личной и общей, и в музыке.

Три сферы восстановления цельности замечает она: (22)

  • соединение души с Богом, синергизм человеческой и Божественной воли (синергизм -духовный термин Иоанна Кассиана Римлянина, V век);
  • гармонию преображенных сил души, - радость духовного общения, преображенный социум, невидимый Град Божий - Церковь, соответственно, - новую жизнь, чистое искусство, одухотворенную науку.

Удивительные преображения претерпевают науки, окружающие музыку. Замеченная отцами Церкви самосогласуемость Истины проявляется здесь с поразительной наглядностью: окружающие музыку науки не просто входят в легкий контакт друг с другом - сияние Истины сливает их в нерасторжимость. И это не недостаток, а достоинство, ибо Истина неделима.

Каков предмет, например, эстетики музыки? Ее Красота. Но ведь и глубинная цель психологии - "сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа". Постижение этой красоты и здесь и там дает видение и отступлений от сути - греховного искажения в человеке и музыке. Почему так сливаются предметы двух наук? Это понятно, ибо красота есть просияние славы Божией в мире, человеке и музыке.

Семиотика музыки изучает проявления духовной жизни человека в звуках, интонациях, во всех сторонах музыкальной организации. Но тогда, значит, ей не обойтись без психологии и антропологии музыки, ибо духовная жизнь человека в музыке, полная красоты (или отступление от нее вплоть до открытого неистовства безобразия), есть то, что облекается в звуки.

Какую бы науку или какую бы частность в ней мы ни взяли, в каждой сияние целого, и будь то музыкальная педагогика, музыкальная социология, формы музыкального общения.

Возьмем, к примеру, способы нотации, казалось бы, сугубо вспомогательную, техническую, обслуживающую сторону в жизни музыки. Но зададимся вопросом: почему византийцы, зная аналитический способ записи звуков (правда, не линейный, а буквенный), тем не менее решительно отбросили его, заменив невмами? Потому, что восхотели запечатлеть дух молитвенных христианских песнесловий, мелос пневмоническим, т.е. духовным - эти следы духа и ловила невменная нотация, фиксируя для того не точку в звуковом пространстве, а благочестивое движение голоса. На идею движения указывает и сам термин: невма по-гречески - кивок, опускание и подъем, в то время как "нота" по-латыни - помета. В сравнении с нотной, невменная запись предельно избирательна. Невозможно записать ею вопли рок-музыки или плясовой напев. Целью же нотолинеиной записи стала не молитва, а удовольствие для ушей; подобно линейной перспективе в живописи фиксирует она материально-звуковое пространство, полностью абстрагируясь от смысла.

Понятно, что эти две абсолютно несхожие вспомогательные семиотические системы вписываются в совершенно различные способы общения и обучения. Невменная нотация в качестве непреложного условия предполагает дух любви; у наставника и наставляемого в пении одно сердце, когда они благоговейно погружаются в дух песнесловия, притом с обязательной молитвой об успешности обучения. Само собой разумеется, ни один атеист не может разобраться в знаменном пении и богослужении. Линейная нотация, напротив, приспособилась к ослаблению благочестия и к холоду в отношениях между поколениями.(23) Ученик может научиться ей даже от педагога-атеиста, доказательство чему мы видим, например, в детской музыкальной школе.

В совершенной гармонии друг с другом сливаются исторические разделы всех окружающих музыку наук, открывая общую картину. Прежде всего, мы видим постепенную подмену концепции музыки и искусства. Если ранее оно являло собой таинственный путь в мир неземной красоты, чистоты, святости, то в последние столетия критерий красоты постепенно вытеснялся критериями "правды выражения" (Серов). Далее — революционной правды, социалистической, классовой, партийной. Само слово "красота" (не говоря уже о святости!) начисто исчезло из теории музыки. Свойство же любой концепции в том, что она определяет собой не только актуальное творчество, но гораздо большее сего - логику исторического движения. Под пошлым определением Дилецкого, забывшим святоотеческое учение о красоте: "Мусикия - это то, что звуками возбуждает сердца или к веселию, или к печали", могли бы поставить подписи и лидеры окружающей нас ныне скотоподобной музыки. Казалось бы, хрюкающего безобразия нет в эпоху Дилецкого; она светла, и бесконечной кажется пропасть, отделяющая ее от истошных воплей нашего века. Но важно видеть указующий жест труда: он устремлен уже не к небесному, а в противоположном направлении.

Параллельно и непредставимый масштаб призвания человека съеживался в сознании человечества. Этот исторический путь от безмерной высоты сакрального гуманизма к гоминизму современных учений блестяще прослежен в одной из работ Л.С. Франка. И нет такой науки или раздела, где бы ни отпечаталась эта мистическая тайна истории вплоть до орфографии. Издавая Достоевского, большевики слово "Бог" начали печатать с маленькой буквы, а сатану с большой, свидетельствуя тем самым, чьи они дети. История апостазии (отступления человечества от Бога) чрезвычайно рельефно прослеживается в истории духовных сил человека, выражаемых в музыке.

Значит ли это, что искусство становится все себялюбивее и нравственно ущербнее? Вопрос просто не решается. Да, человечество отступает, но Бог наступает, простирает свою спасающую руку к тем, кто не утратил стремления к чистоте. Так и среди помойки вырастают цветы, покоряя нас своей целомудренной красотой.

Казалось бы, что может быть гаже наших газет? Но был у нас ведь и А. Платонов, был Пастернак, был Прокофьев, есть Шнитке...

Не только науки сливаются, приходя во здравие, но включаются сюда и все сферы культуры. По ему в средневековой культуре музыка почиталась наукой и почему теоретическая умозрительная музыка (то есть теория) почиталась выше музыки практической? Не проявление скудости или сухости человека нужно видеть здесь. Как раз наоборот. Ведь если истинное научное знание гимнично, если критерием правильности познания являются чувства удивления, восторга, благоговейной радости и благодарности, то эта песнь сердечной мысли о музыке, будучи уже в себе музыкой (Климент Александрийский так и пишет о беззвучной музыке христианского учения), естественно проливается и в саму практическую музыку. Да так оно и было: рождение ангелогласной христианской интонации немыслимо представить без проникновенных описаний ее святой чистоты в творениях величайших святых, равно как и без их предостережений против окружающих интонаций похотливых, напевов изнеженных, ритмов разнузданных, "хроматических гармоний" "блудливой музыки".

И далее, за пределы христианского учения и музыки простиралось действие красоты, проливаясь и в саму жизнь". Наблюдай за тем, чтобы то, что ты воспеваешь устами, ты исповедовал бы сердцем, а то, что исповедуешь сердцем, осуществлял бы в поступках, - советует блаж. Иероним.

Такое же единство православного взгляда сохраняется и тогда, когда обращается он на область греха действие одного и того же мятежного духа, низверженного с небес за попытку устроить там революцию, открывает он в психологических теориях, в тщеславии композиторских техник, в гордыне авангардистской критики, в стиле жизни и обучения музыкантов.

Образ музыки как символа самосогласующейся во всех своих сторонах истины был любим христианскими писателями от первых веков христианства и относился ими даже и к самому Писанию, открывающемуся величественной картиной творения и завершающему торжественно-призывным гимном грядущей звезде светлой и утренней, Альфе и Омеге. Об этой удивительной симфонии, сплетающей голоса пророков, евангелистов и апостолов в дивной гармонии, замечательно пишет в начале III века Ориген: " Так же как человеку, не обладающему музыкальным слухом и не понимающему теории музыкального созвучия, представляется, что различные струны псалтыри или лиры, проводя различные, явно несходные звуки, по причине этого несходства звучат негармонично, так же и те, кто не умеют различить божественную гармонию в св. Писании, видят несоответствие между Ветхим Заветом и Новым, или между Пророками и Законом, или между евангелистами, или же между апостолом (Павлом) и Евангелием, или, наконец, между ним и другими апостолами. Но когда приходит человек, обученный музыке Божией, этот человек вызывает к жизни звук музыки Божией, ибо он владеет искусством вовремя ударять по струнам Закона, то, в созвучии с ними, по струнам Евангелия, то по струнам Пророчества, а когда требуют обстоятельства, и по апостольским струнам, в созвучии с Пророками или же Евангелием. Ибо ему известно, что все Писание есть в совершенстве настроенный божественный инструмент, и он производит на нем различные ноты одной мелодии спасения для тех, кто желает учиться, мелодии, смиряющей и останавливающей всякое действие злого духа, подобно тому, как игра Давида усмиряла злого духа, душившего Саула". (24)

От Писания и все вокруг исполняется гармонии, все получает от него свой лад и строй, а если своевольно отклоняется, то производит ужасающие диссонансы в жизни и нестерпимую фальшь. Кто бы мог подумать, глядя на рукоприкладства в нынешнем парламенте, что и политика должна бы иметь отношение к Божественной музыке. Между тем в Шестой новелле кодекса Юстиниана I в полном контрасте с шестым пунктом богоборческой горбачевской конституции провозглашается симфония (опять же музыкальный термин!, равно как и в латинском варианте consonantia') между церковной и гражданской властью "Всевышняя благость сообщила человечеству два величайших дара - священство и царство, то заботится об угождении Богу, а это о прочих предметах человеческих, оба же, происходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни (25). Горизонталь общественных отношений, осеняемая союзом с Богом, угот крест, образуемый пересечением горизонтали вертикалью, образует непреложное условие доброй жизни Закон, известный под именем "круга аввы Дорофея" (Бог - центр, люди - точки на радиусах, которые чем ближе к центру божественной любви, тем ближе и меж собой), распространяется также и на все ответвления культуры, на искусства и науки.

Музыкальная психология составляет скромную партию в симфонии духовной жизни, но в ней отражается все: человек и человечество, история, нравственность, культура, мироздание в их отношении к Богу, ее способность впитывать в себя гармонию сущего — гарантия того, что она может и должна стать полезной и вдохновляющей наукой.

Ссылки:

1. Св. Иоанн Кронштадтский. Моя жизнь во Христе. Т.1. СПб. 1893, также репринтные издания, с.7.

2. Паскаль. Мысли о религии. М. 1902, с.68.

3. Паскаль. Мысли о религии. М. 1902, с.24

4. Здесь музыкальная психология сливается с музыкальной семиотикой, изучающей проявление духовной жизни в звуках и интонациях.

5. Бесконечна мудрость христианской интонации. Постигать ее глубины дело музыкальной семиотики. Несколько более подробно об устроении средневековой инюнации говорится в статье автора "Музыкальное произведение и его культурно-генетическая основа". — В кн. «Музыкальное произведение - сущность, аспекты анализа». Киев, 1988, с. 5-18.

6. См. Св. Игнатии (Брянчанинов). Собр. соч. Том 6. Отечник. Избранные изречения святых иноков. М., Изд.4-е. с. 14.

7. Св. Максим Исповедник. Умозрительные и деятельные главы, выбранные из семи сот глав Греческого Добротолюбия — Добротолюбие. Т.3, 1965, с. 165 (перепечатка Афонского издания 1900 года).

8. Св. прав. Иоанн (Кронштадтский). Моя Жизнь во Христе — М., 1989, Т. i.l.11

9. О. А. Ильин. Мысли о духовной жизни -Le messaeer Вестник русского христианского движения N122—Париж. Нью-Йорк. Москва. Ш-1977, с. 12.

10. Св. Максим Исповедник. О любви первая сотница —31 —Добротолюбие. Т. 3 , там же, с.123.

11. Можно назвать лишь тезисы «Вера в культуре и музыке» — в кн. «Отечественная культура XX века и духовная музыка. Тезисы докладов Всесоюзной научно-практической конференции» — Ростов-на-Дону, 1990 г., с. 9 - 12. По материалам конференции подготовлен к печати сборник, где должна быть помещена статья о церковной и светской музыке. В Московской консерватории готовится сборник (составитель Ю. И. Холопов) по материалам конференции, посвященной 600-летию преставления преп. Сергия Радонежского. В нем должна быть помещена статья автора mix строк «Русская музыка. Духовные истоки своеобразия».

12. О. А. Ильин. Мысли о духовной жизни, с. 10.

13. Кратко об истории внимания говорится в тезисах «От Средневековья к Новому времени. Христианское трезвение и рационалистическое внимание». В кн. «Старинная музыка в контексте современной культуры. Проблемы интерпретации и источниковедения». Материалы музыковедческого конгресса (Московская консерватория 27 сентября — 1 октября 1989 г.) М. , 1989, с. 9-18.

14. См. Архимандрит Никон Житие и подвиги преподобного и богоносного отца нашего Сергия игумена Радонежского и всея Руси чудотворца. — Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904, изд. 5, с.56.

15. Александр Ельчанинов. Записи —M.1992, с. 46.

16. В. Медушевский. Фантазия в культуре и музыке. — В кн. Музыка-культура-человек. Вып. 2 —Свердловск, 1991, с. 44-56.

17. Посмертные вещания преп. Нила Мироточивого Афонского.— Афон, 1912, с. 86.

18. Св. Иоанн Кронштадтский Моя жизнь во Христе. Т.1. — М., 1899, с. 67-82.

19. Григорий Палама. Три творения. — Новгород, 1895, с. 13.

20. В.В.Иванов. Разыскания в области анатолийского языкознания 13 Хет Kara tan dai — "вложить внутренность" лат .credo — В кн. «Этимология», 1977 —М.1979.

21. Моя жизнь во Христе, с. 52, 83.

22. Вновь не пройдем мимо неземной мудрости языка, слово «цельность» этимологически неотрывно от целительности, святости, спасения и Спасителя — см., например, нем. heilen целить , heilig — святой, Heiland — Спаситель, лат. salvns — целый, salutare — приветствовать, целовать в древнем значении этого слова, salvalor — Спаситель, англ. whole — целый, holy — святой.

23. См. об этом в статье В.Мартынова в подготовленном к

печати сборнике «Музыка и религия» (Ростов-на-Дону).

24. Протоиерей Иоанн Меиендорф. Введение в святоотеческое

богословие. Вильнюс, Москва, 1992, с. 96.

25. М.Э.Поснов. История Христианской Церкви. Брюссель,

1964. Киев, 1991, с.269.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру