Картинные книги. Шипы фортуны

В 1814 году русские войска взяли Париж. Война кончилась. Солдаты и офицеры союзных войск с белыми повязками на рукавах заполнили улицы и бульвары французской столицы. Все столики в Пале-Рояле были заняты, победители бросали из окон деньги толпившемуся народу. Участникам взятия Парижа щедро раздавали чины. Вчерашний ротмистр кавалергард Василий Апраксин получил звание флигель-адъютанта Александра I. Сын крупного военного, восемнадцати лет от роду надел он ослепительно белую кавалергардскую форму, черные ботфорты и кивер. Его ждала блестящая карьера. Авангардная школа Кульнева, поля Бородина и Кульма сделали его опытным воином Это заметил Кутузов. Он видел Апраксина в атаках, «в жестоком огне», говорил о его «примерном мужестве и храбрости».

Апраксин состоял в государевой свите и знавал многих знаменитых полководцев своего времени, как русских, так и французских. В Париже он видел маршалов Нея, Коленкура и Макдональда; на их долю выпала тяжелая обязанность — передать русскому императору отречение Наполеона.

Мишель Ней, этот «храбрейший из храбрых», по выражению Наполеона, особенно заинтересовал Апраксина. Свое первое впечатление сохранил он в белой альбомной зарисовке. Шитый золотом маршальский мундир с мальтийским орденом и пышными эполетами, приподнятый тяжелый подбородок; пристальный взгляд, следы морщин на лбу и в уголках рта передают состояние глубокого внутреннею напряжения Полководец разгромленной армии, он сохранит! достоинство, облагородившее грубоватые черты простолюдина (Ней был сыном бочара).

На официальных портретах приблизительно того же времени Ней выглядит иным. Тщательно приглажена шевелюра, эффектно откинута на лоб волнистая прядь — черты лица идеализированы Задача парадного портрета иная, чем беглой альбомной зарисовки. Апраксин не скрыл ни расплывчатости черт, ни морщинистости широкоскулого лица. Нею в ту пору было сорок четыре года. а на рисунке ему можно дать пятьдесят с лишним поражение в воине, капитуляция Парижа, отречение Наполеона — все это не могло не оставить своего отпечатка.

Герцог Эльхингенский, князь Бородинский, князь Московский — такими титулами наградил сына бочара, верного маршала Нея Наполеон. «Michel Ney, prince de la Moscowa» — «Мишель Ней, князь Московский»,— написал и Апраксин под своей зарисовкой.

После взятия Парижа Апраксин недолго оставался в свите императора. И хотя в 1815 году его не обходят чином (он получает звание полковника) , фортуна все же начинает изменять ему. Виной тому был острый язык и привычка рисовать карикатуры. Как-то во время торжественного обеда он позволил себе непочтительно отозваться об императоре. Последовал перевод в Варшаву к великому князю Константину Павловичу. Но и там Апраксин не угомонился.

Находясь на службе у великого князя, он «писал его карикатуры одну смелее другой по двадцати в день. Он так набил руку... что писал их машинально пером и карандашом, где ни попало, на летучих листках, на книгах, на конвертах»,— вспоминал П.А. Вяземский.

В альбоме Апраксина Константин Павлович появляется дважды. На одном из рисунков он представлен во весь рост. Атлетическая фигура с поднятыми вверх плечами и большой головой на толстой короткой шее. Нависшие брови почти скрывают глаза, в зубах — сигара. Китель наглухо застегнут.

Деталь эта немаловажна, так как костюм великого князя служил барометром его настроения. Халат и китель означали хорошее настроение, расстегнутый сюртук — спокойное, застегнутый — серьезное, мундир с орденами и лентой — «гроза».

Такая «гроза» — в акварельном наброске, сделанном на другом листе того же альбома. Под рисунком надпись: «Сие не есть карикатура, но подлинный портрет в Кирасирском мундире Подольского полка». Маленькие глаза, тяжелая нижняя челюсть и сильно вздернутый нос, делавший Константина Павловича столь похожим на Павла I, не красили его. От натуры до карикатуры был всего один шаг, и его-то сделал Апраксин...

Константин Павлович ценил смелые поступки. Раз он резко отозвался о кавалергардах. Так как обвинение оказалось незаслуженным, ему было приказано свыше извиниться перед полком. Он выбрал день, когда полк был в сборе на учении, и, подъезжая к фрунту, громогласно сказал: «Я слышал, что кавалергарды считают себя обиженными мною, и я готов предоставить им сатисфакцию — кто желает?» И насмешливо оглядел ряды, рассчитывая на неизбежное смущение перед столь неожиданным вызовом. Но один из офицеров, М.С. Лунин (будущий декабрист), известный всему Петербургу своей беззаветной храбростью и частыми поединками, пришпорив лошадь, вырос перед ним. «Ваше высочество,— почтительным тоном, но глядя ему прямо в глаза, ответил он,— честь так велика, что одного я только опасаюсь: никто из товарищей не согласится ее уступить мне». Константин Павлович отшутился: «Ну ты, брат, для этого слишком молод!»

Великий князь терпел только те шутки, за которыми видел смелость и чувство собственного достоинства. В других случаях ему лучше было не попадаться.

Как остроты Апраксина передавались из уст в уста, так и его карикатуры ходили по рукам. Прелесть их была в узнаваемости изображаемых лиц. Так, на одном из рисунков — «Чаепитие» — все лица портретны. За овальным столом у самовара собрались хорошо знакомые друг другу люди. По тому, как они приветствуют запоздавшего, видно, что и он принадлежит к их обществу. Особенности его внешнего вида — маленькое туловище на кривых ножках, длинный нос и взлохмаченная голова — позволяют предположить в нем приближенного великого князя, гоф-маршала двора Д.Д. Куруту, облик которого, по воспоминаниям современников, отличался теми же чертами.

Курута сопутствовал великому князю всю жизнь и имел на него большое влияние Своим спокойствием и благодушием умел он обезоружить гневного Константина Павловича. Когда тот впадал в бешенство и обзывал Куруту ослом или коровой, тот спокойно отрицал, перечисляя свои звания.

Нетрудно узнать и другого офицера — молодого человека с опущенными книзу усами, пышной шевелюрой и большим носом. По-видимому, это Чаплиц, которого мы знаем по портрету О.А. Кипренского. Апраксин был хорошо знаком с ним. Вместе они воевали, вместе служили потом в Варшаве.

Как-то Апраксин, накануне приезда в Варшаву императора, неожиданно попросил у великого князя отпуск на три недели.

«Ты что? С ума сошел? Государь приезжает, а ты — в отпуск».— «Да изволите видеть,— оправдывался тот,— Чаплиц пригласил меня сегодня на обед, а ведь вы знаете, как он разговаривает».

Чаплиц славился тем, что говорил очень медленно и, начав рассказ, долго не мог кончить.

На одном из листов альбома Василия Апраксина — акварель с изображением генерала Николая Мартемьяновича Сипягина. 9 Участник всех важнейших событий войны с Наполеоном — Аустерлица, Бородина, взятия Парижа,— Сипягин был замечательной личностью. Начав путь в 1800 году рядовым Семеновского полка, в 1812 году он был уже генералом, а в 1814-м — возглавлял Генеральный штаб. В подчиненных ему полках он ввел обучение солдат грамоте и отменил телесные наказания. Эти смелые по тем временам нововведения погубили его карьеру. Сипягин кончил свою деятельность в скромной должности тифлисского губернатора. В этой роли позднее предстанет он и в известном романе Ю.Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара».

Апраксин не только хорошо знал Сипягина — они вместе состояли в адъютантах при Александре I,— но и относился к нему с большим уважением и симпатией. Возможно, поэтому портрет его шаржирован меньше, чем какой-либо другой.

Плотная коренастая фигура в генеральском мундире, высоких сапогах и треуголке с султаном. Из воспоминаний современников известно, что Сипягин действительно был сложения крепкого, имел осанку величественную, с вышестоящими был холодно вежлив, а с подчиненными ласков. Апраксин сделал портрет Сипягина в один сеанс, но все же неторопливо, акварелью. «Вечерние труды, которые посвящаю другу моему Николаю Мартемьяновичу...» — написал он. Дороги их вскоре разошлись. В Варшаве Сипягина уже не было.

При дворе великого князя Апраксин задыхался в среде службистов, придворных рифмачей и придворных рисовальщиков. «Теперь бытие его составляется из таких мелочей, пища его такая ничтожная, что Бог знает в чем душа держится.. Одно крепко засело в нём и ничем не выживется: благородство. Я уверен, что он не стерпит никакого угнетения и если истина заберет его, то скажет ее во что бы то ни стало»,— писал Вяземский.

Истина была и в рисунках, в карикатурах на общество, которое окружало Апраксина. Целая серия посвящена великосветским балам. Это острая сатира на великокняжеский двор в Варшаве и императорский в Петербурге. Апраксин бывал на балах, даваемых во дворцах польских магнатов, а приезжая в Петербург, танцевал в Зимнем и Аничковом.

Великолепие ярко освещенных дворцовых зал с зеркалами и живописными полотнами на стенах. Золото эполет и аксельбантов, страусовые перья, атласные шлейфы и вместе с тем — почти уродливые лица и фигуры людей. Расплывшаяся, с трудом затянутая к корсет дама с совиным лицом и щелью рта, низенький кривоногий кавалер. Уродство поз, натянутость и угодливость в выражении лиц и при этом — явное портретное сходство, наверняка узнаваемые лица. Недаром П.А. Вяземский писал, что в альбоме Апраксина «в смешных и метких изображениях проходит все петербургское общество».
Сохранился портрет и самого рисовальщика. Это миниатюра, выполненная художником А. Рокшгулем в 1819 году. Из резной овальной рамки смотрит молодой человек со взбитыми на висках — по моде — белокурыми волосами и большими голубыми глазами. Гордая посадка головы, энергичный разлет бровей, выразительная линия губ над упрямым подбородком выдают характер твердый и независимый.

Апраксин изображен в флигель-адъютантском мундире с аксельбантами, в полковничьих эполетах с императорским вензелем. На шее орден Анны II степени с бантом и прусский орден «Pour le Merile» («За заслуги»). На груди — Владимир IV степени с бантом; рядом медаль за войну 1812 года, серебряная на голубой ленте с изображением «недремлющего ока»; давалась она только за боевые заслуги. Здесь же орден короны Мекленбургской, белый с голубой каймой на желтой ленте.

Эта великолепная экспозиция орденов, очевидно, попала в миниатюру недаром. Так, должно быть, требовал заказчик. Любовь к орденам была его слабостью, вспоминал Вяземский. «Часто посреди самого живого разговора (Апраксин) опускал глаза свои на кресты, развешенные у него в щегольской симметрии, с нежностью... ребенка, любующегося своими игрушками, или с пугливым беспокойством ребенка, который смотрит, тут ли они?»
После непочтительного отзыва об императоре Апраксина обходили наградами. Он переживал это болезненно. Уже после его смерти, в 1822 году, среди вещей нашли припасенный впрок орден Станислава, который он надеялся получить, да так и не дождался.

Если бы от Апраксина остался только его портрет и письма, где говорится об орденах, мы были бы вправе думать, что перед нами один из заурядных преуспевающих военных, каких было много в государевой и великокняжеской свите. Но теперь, когда мы познакомились с его альбомом, понятными становятся строки письма Вяземского из Варшавы: «Поставьте свечку Василию Апраксину, им только здесь и живу».

Это его выделял поэт из всего варшавского окружения, о нем писал: «Ум открытый, живой, понятливость, острота... при этом способности самые разнообразные и гибкие, живопись или рисование и музыка были для него точно природными способностями. С уха разыгрывал он на клавикордах и певал целые оперы. Карикатуры его превосходны».

Карикатур этих сохранилось немного. Они разошлись по рукам старых полковых товарищей, затерялись среди их бумаг и писем. Но то немногое, что сохранилось и что увидели мы в альбоме из фондов Русского музея, ценно. Известные исторические лица, наблюдаемые глазами умного и ироничного современника, являются нам в новом ракурсе.

Должно быть, это и имел в виду Вяземский, когда писал, что «у генерала Сипягина есть альбом, Апраксиным исписанный... со временем этот альбом может сделаться исторической достопримечательностью».


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru