Василий Шукшин. "Печки-лавочки"

Из книги "Философия искусства в русской и европейской духовной традиции"

Но мало того, что в Пушкине уживались... крайности. В нем был, кроме того, какой-то чисто русский задор  цинизма, типично русская форма целомудрия и духовной стыдливости, скрывающая чистейшие, глубочайшие переживания под маской напускного озорства.

С.Л.Франк

Путешествие Ивана к морю

Шукшин - не Пушкин. Однако есть в них Единое, которое позволяет думать о них как о лицах одного Лика. Аполлон Григорьев сказал о Пушкине, что он - наше все. Вероятно, точнее будет сказать, что Пушкин - это мера нашего всего, как в восторге, так и в падении.

Проводы

Собирали Ивана на курорт всем миром. Действительно, первый раз человек на море едет. Всю жизнь работал, а тут едет отдыхать. Для крестьянина это переворот жизни, "пограничная ситуация". Причем, строго говоря, не нужен ему такой отдых. Ему бы с удочкой на бережку в тенечке - "и все, и печки-лавочки". Да еще бутылочку между делом раздавить...

Но вот как будто тянет его в путь. Как будто назначено ему ехать в иной мир, как Илье Муромцу назначено было послужить князю Владимиру и Русской земле после тридцатилетнего сидения на печи. Копил Иван свою силу, правда, не на печи, а на поле, трудился, вкалывал - но теперь оказывается, что трудился он не для самого труда, и даже не для его результатов (плодов), а для чего-то другого... Например, для того, чтобы мир посмотреть и себя (с женой) показать. И для того, чтобы победить мир. Проводы Ивана на деревне такие, что не разберешь, отдыхать он едет или на войну идет. Такое впечатление, что это для него - да и для всей деревни - одно и то же. "Да не пропадут! - воскликнул дед Кузьма, храбрый старый матрос. - Что, в Америку, что ли едут? В Россию же"  ... То-то и дело, что в Россию... И песню подходящую поют:

"А сброшу кольца, сброшу серьги.
В шумный город жить пойду..."

Или еще:

"А горят свечи восковые;
Гроб черным бархатом обшит.
А в том гробу лежит девчонка -
Да и она крепко, крепко спит".

А потом запели "Рябинушку". И славно вышло... Песня даже вышагнула из дома и не испортила задумчивый, хороший вечер - поплыла в улицу, достигла людского слуха, ее не обругали, песню".

Что это? Неужели это проводы на курорт? По существу, это первый акт мистерии, христианской русской мистерии выхода души в бытие, в испытание его и себя. Разумеется, участники посиделок у Расторгуевых не знают, что они совершают мистерию, но они это чувствуют. О человеке нельзя судить по тому, что он думает о себе. Как заметил Вл. Соловьев, важно не то, что думает человек о себе во времени, а то, что Бог замыслил о нем в вечности. И вот односельчане Расторгуевых чувствуют эту мысль Бога - в тревоге своей, в предотъездной суете своей, и особенно в песне. В проводах Ивана как бы рождается русский воин в мир, и кто знает, что его там ждет впереди? Действие фильма Шукшина многослойно: на деревню, где провожают Ивана, смотрят читатели, зрители, сам автор, смотрят сверху и снизу, из рая и из ада, смотрит сам Господь. От того, как поведет себя Иван в миру, какую силу он накопил у себя, как он ею распорядится - от этого, быть может, зависит судьба Земли. То, что происходит на Земле, происходит и на небесах - и наоборот. Это и чувствуют гости Ивана. Об этом и поют. Это и есть мистерия.

Дам тебе я на дорогу образок святой.
Ты его, молятся Богу, ставь перед собой...

                                           М. Ю. Лермонтов

Встреча с "командировочным"

Мать, не плачь: жизнь - рай, и все мы живем в раю, только не хотим об
этом вспоминать; а коли хотели бы, жизнь завтра превратилась бы в рай.

                                                                                  Ф. М. Достоевский

Какое отношение, может спросить читатель, имеет эта гордая мысль Достоевского к первой встрече Ивана Расторгуева в дороге - к встрече с "командировочным"? Самое прямое - отвечу я. Встреча с "командировочным" - может быть, самая жуткая, адски безнадежная ситуация "Печек-лавочек".

"У столика сидел уверенный человек, чуть даже нагловатый, снисходительный, с легкой насмешкой в глазу... Записной командировочный.
- Ну, - сказал командировочный, глядя на Нюру, - будем знакомиться? Николай Николаевич".

Познакомимся с ним и мы. Уже с первого появления Николая Николаевича в кадре (или на странице шукшинской повести) становится ясно, что в происходящее вмешалась некая новая сила. Причем сила, абсолютно и бесповоротно враждебная Ивану Расторгуеву. Сила острая, режущая, относящаяся к Ивану и его жене Нюре как твердое к мягкому. "Как-то сразу понял командировочный, что с этой парой можно говорить снисходительно, в упор их разглядывать, Нюру особенно, только что не похлопывать" (там же). "Командировочный" говорит с Расторгуевым как хозяин, барин, человек высшего сорта и лучшей породы, которому по самой природе вещей принадлежит первое место в тесном купе. Да что там в купе - в тварном мире, в Большой Вселенной. Коротко говоря, "командировочный" с первой минуты встречи выступает как господин, а Иван перед ним - как его раб.

И, надо сказать, у Николая Николаевича есть для этого все формальные основания. Расторгуевы выглядят в поезде нелепо, глупо. Не умеют ни постель у проводника взять, ни деньги "из чулка" отдать. Более того, уже самим фактом прятанья денег они действительно показали соседу, что не доверяют ему. И потому "командировочный" опять-таки формально совершенно прав, когда делает им замечание: "Надо доверять людям... Вот вы едете со мной вместе, например, а деньги спрятали... аж вон куда! - Командировочный опять посмеялся. - Значит, не доверяете мне. Так? Объективно так. Не зная меня, взяли меня под подозрение. А ехать вам далеко - вы так и будете всем не доверять? Деревенские свои замашки надо оставлять дома. Раз уж поехали... к югу, как ты выражаешься, надо соответственно и вести себя... Или уж сиди дома, не езди".

Все правильно говорит "командировочный". Объективно верно. С точки зрения внешнего наблюдателя не придерешься. Но вот с точки зрения внутренней божьей правды - ложь говорит. Высокомерную, барскую, именно объективно безупречную ложь. И неудивительно, что после сказанного Иван Расторгуев "зловеще тихо" понизил голос, а у командировочного "серьезно побелели глаза". Нашла коса на камень, правда в кривду, прикидывающуюся объективной истиной. Ясно уже, что в одном купе им не усидеть, как не поместиться, по мнению о. Сергия Булгакова, в одном музейном зале иконе Божией Матери и ранним картинам Пикассо, излучающим "черную благодать". Они - из разных миров.

Но что собственно произошло? Дошло чуть ли не до кулачного боя - и все из-за нескольких слов? Опять мы встречаемся здесь с мистериальным характером творчества Шукшина. Его герои - посланцы тайных сил, духов России. Иван Расторгуев и Нюра открыты своему соседу, он для них закрыт. Они перед ним - дети, он - взрослый. Они спрятали деньги "в чулок", потому что боятся мира, как дети - темноты. Они слышали, что в "большом мире" воров много, святых - мало, а остальные - кто их знает? Жизнь на Руси всегда стремится к пределу: или уж вор, или бессеребренник. "Командировочный" же как раз - та метафизическая середина, которая наиболее чужда русской душе. Это, если угодно, современный Чичиков или Хлестаков, серединный пошлый черт Мережковского. Он представляет технологическую цивилизацию, "дискурс успеха", где твердо знают, чего хотят. И горе тому, кто станет у фаустовской цивилизации на пути. Этот "командировочный" - из тех цивилизаторов, "прогрессоров", которые в 1917 году задумали модернизировать Святую Русь, и начали как раз с "раскрестьянивания" ("расхристианивания"). Чует Иван Расторгуев в своем попутчике вражью силу, как его прямой предшественник Сергей Есенин видел ее в 1925 году:

По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.

Более полувека прошло с тех пор, а поединок Руси с "командировочным" продолжается. В фильме Шукшина их вовремя развел проводник, хотя "командировочный" привел-таки с собой вооруженную силу. В жизни же их рассудит только Бог. "Какою мерою мерите, такою же отмерится и вам" (Лука. 6 : 38).

Встреча с вором

...И за мною не токмо что драная
Вся великая, темная, пьяная,
Окаянная двинется Русь...

                     Максимилиан Волошин

Картина Шукшина непрестанно движется, каждая встреча - знамение. Вот и снова - захотел Иван перекурить после боя с "командировочным", вышел в коридор: "В коридоре стоял молодой мужчина... Смуглый, нарядно одетый, улыбчивый.
Морда кирпича просит". Кто это?

Оказалось, конструктор "с авиационным уклоном". Вежливый, разговорчивый. Про колхозную жизнь спросил, о деньгах поговорили. Даже о Гегеле вспомнили - о чем с похмелья не вспомнишь... Поспорили немного - но в совершенно другом тоне, чем с "командировочным". Там с первого слова вражина проявился, здесь - свой человек. Иван расслабился. Нюра засмеялась. "Она была очень смешливая женщина. И смеялась как-то очень доверчиво и мило - хотелось ее смешить". Потом "конструктор" достал из чемодана бутылку коньяка - совсем хорошо стало. Потом кофточку Нюре подарил из того же чемодана, да такую, каких она сроду не нашивала. "Деньги - это бяка", - сказал. А после вдруг посерьезнел, как нередко это бывает у выпивших русских людей: "Вот так вот живешь, работаешь... а радости нет. Радость - на нуле. - Конструктор чего-то вдруг взгрустнул. - Настоящей творческой работы мало. Так - мелочишка суффиксов и флексий... устаю. Все время в напряжении, все время нервы как струны натянуты, что когда-нибудь они лопнут" (там же).

Вот в этом и заключена суть дела. Конструктор "с авиационнным уклоном", конечно, никакой не конструктор - он вор, ворюга несусветный, как говаривал другой герой Шукшина. И чемодан у него краденый, и коньяк, и кофточка. И милиция за ним гонится, и в купе к Расторгуевым он не зашел, а скрылся от погони. Но вот с ними этому преступнику стало хорошо, и - что еще удивительнее - Расторгуевым, этим потомственным крестьянинам, тоже хорошо с вором. Как ни странно сказать, выясняется, что Расторгуевы с вором - родные, они "одного поля ягоды". Социально близкие, как формулировали в ГУЛАГе. Если "командировочный" был гость из другого мира, из бесовски регламентированного и формализованного слоя Отчуждения (ад - это невозможность любить, по определению Достоевского), то "конструктор", то есть вор, представляет как Иван, Русь погибнет от голода, но если на Руси вовсе не будет воров, она погибнет от самодовольства.

Разумеется, такое уравнение в правах крестьянина и вора нельзя понимать буквально. Выражаясь экзистенциальным языком, они представляют собой взаимоперекрестные существования (ипостасси) единой национальной сущности (души России); крестьянин Иван - положительный полюс этой души, а "конструктор" - вор - отрицательный. И оба они вместе противостоят "командировочному" как субстанционально иному, опасному по отношению к русскому призванию человеку. Если крестьянин (христианин) и вор создают внутреннее напряжение Руси, являются ее "покаянным" и "окаянным" образами - то "командировочный" совсем не принадлежит почвенной Руси: он из другой метакультуры. Более того, вор знает за собой грех и облегчения просит у Бога. Предвидит "конструктор", что плохо кончит, что придется ему выстрадать и искупить свою вину. Конечно, это не тот "разбойник благоразумный", которому Православная Церковь посвящает особую службу - но он еще может приблизиться к своему евангельскому предшественнику. У него еще есть совесть (со-весть), на это настроена и вся теплая стилистика эпизода с "конструктором".

А вот "командировочный" никакой вины за собой не чувствует, он человек порядочный и во всем прав. Беда с таким. Его душа и тем более ум не причастны замыслу России как страны "святых грешников", "честных воров", которые воруют прежде всего у себя и первые страдают от этого. Если Иван Расторгуев - блаженное дитя, а вор - молодец из "Повести о горе-злочастии", пошедший по дурной дорожке, то "командировочный" - холодный иноземец, больной метафизической некрофилией. Ему невдомек, что единственный способ излечиться от этой болезни - это сказать вместе с крестьянином и вором:

Мать-земля моя родная,
Ради радостного дня
Ты прости, за что - не знаю,
Только ты прости меня!

                         А. Твардовский