Слово как икона и образ

Главный аспект православного понимания Слова — догматический. Слово, Логос есть Второе Лицо Пресвятой Троицы, Сын Божий. Это ипостасное Слово. "...Веки оустроены Словом Божиим,  — пишет апостол Павел, — так что из невидимаго произошло видимое" (Евр.11:3). Слово Божие есть творческая сила, призывающая из небытия к бытию видимый мир. Шесть дней творения — это шесть слов, изреченных Богом, шесть слов, положивших начало бытию: "И рече Бог: да будет... И бысть...".(Быт.1:3,6,9,14,20,24,26). Только в Боге мы видим идеальное совпадение слова и дела, слова и вещи.
 
Обратим внимание на их взаимоотношение при сотворении мира. Обыденное сознание представляет себе следующую очередность: вначале создание вещи, а затем присвоение ей имени, названия. Однако, в Божием творчестве мы видим обратный порядок: в сотворении мира слово опережает вещь. Слово вызывает вещь к жизни, а не наклеивается на готовую сотворенную вещь, как этикетка. Оно составляет внутреннюю духовную структуру вещи, ее метафизическую основу. "Слово есть выражение истины, — пишет св. Иоанн Кронштадтский, — самая истина, бытие, дело. Слово предшествует каждому существу, каждой вещи, как вина (причина) их бытия — прошедшаго, настоящаго или будущаго".

Слово не опережает, а следует за вещью при наречении Адамом имен "всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым" (Быт.2:19-20). Это было возможно потому, что человек до грехопадения обладал способностью прозревать во внутреннюю сущность вещи. Имя, которое давал Адам, не могло противоречить ни содержанию именуемого, ни внутреннему логосу, заложенному в вещь Богом при ее создании. Адам, как сотворенный по образу Божию, владел богообразной, богочеловеческой способностью видеть "логосность" видимого мира и выявлять ее в звучащем слове. В наречении имен он творил, по выражению о. Сергия Булгакова, "звуковые иконы".

Если в акте творения Слово являет Себя как творческая сила, то в своем нисхождении к человеку Оно выступает как божественное Самооткровение Священного Писания. "Когда занимаешься чтением Слова Божия, — призывает прп. Никодим Святогорец, — представляй, что под каждым словом сокровенно присущ Бог, и принимай их как бы исходящими из Его божественных уст". Слово Божие как учение о Боге, мире, истории и человеке, есть высокий онтологический дар Бога человеку, это Откровение, без которого человек был бы слеп, глух и, по выражению Св. Отцов, "бессловесен". Предельно чистой словесной иконой является Святое Благовествование. Прп. Максим Исповедник говорит о Евангелии как о "единой и единственной вершине, собирающей воедино все логосы"; в Евангелии "все логосы Промысла и сущего единообразно предсуществуют благодаря единой всеобъемлющей силе".

Слово Божие имеет троический характер. Оно исходит не только от Сына, но и от Отца: "Слово,еже слышасте, — говорит Спаситель ученикам, — несть Мое, но пославшаго Мя Отца" (Ин.14:24). Открывается же слово Божие человеку в Духе Святом.
 
Слово Божие — это закон, написанный самим Господом на скрижалях Завета. Оно свято, непреложно и несет в себе только добро, определяя всю жизнь человека от его рождения и до Страшного Суда: "Небо и земля прейдут, словеса же Моя не прейдут" (Мк.13:31).

Слово Божие — чисто и самодостаточно, во избежание Его "повреждения" человек ничего не должен прибавлять к Нему от себя, чтобы не оказаться лжецом (Притч.30:5-6).

Слово Божие духовно, Оно говорится в Духе, обращено к духовному человеку и призывает к вечной жизни в Боге, в Царствии Небесном, как говорит об этом Спаситель: "Глаголы, яже Аз глаголах вам, Дух суть и Живот суть"(Ин.6:63).

Господь оставляет человека свободным: Слово Божие не повелевает, а призывает человека к духовной жизни и предупреждает о возможных последствиях несоблюдения заповедей Господних: "Отметайся Мене и не приемляй глагол Моих имать судящаго ему: слово, еже глаголах, то судит ему в последний день"(Мк.12:48).

Главный орган восприятия Слова Божия — сердце (Втор.6:6;!1:18;!2:28).  Слово, обращенное к человеку, предполагает в нем живую веру в Бога-Слово. Слово Божие дается человеку не ради знания только, но для исполнения, для переустроения всей своей жизни по заповедям Божиим, а потому с каменных скрижалей Оно должно быть переписано на "на скрижали сердца плотяныя" (2Кор.3:3).¹

Слово Божие не все могут "вместить" (Мф 9:11; Ин.8:37), не все могут понять, принять и тем более исполнить. "Божественное Писание, — пишет прп. Никита Стифат, — постигается духовно и сокрытые в нем сокровища только духовным (людям) открываются Духом Святым". Чтобы стать способным во всей полноте принять слово Божие, необходимо сущностно измениться, "отложить образ жизни ветхого человека" (Еф.4:22),   из "плотского", "душевного" человека (Рим.8:7;1Кор 3:1;Иуд.19)  стать "духовным" (Рим 8:5). Такими людьми в ветхозаветный период были святые пророки, в уста которых Господь "вкладывал" Свое слово (Ис.51:16;Иер.1:9;23:28).  Новозаветное учение дано в Евангелии Самим воплотившимся Словом, проповедано избранными апостолами — Божиими посланниками, утверждено Отцами в Духе Святом на Вселенских Соборах.

Слово Божие должно "вселиться" в человека. "Слово Христово да вселяется в вас богатно", — призывает апостол Павел (Кол.3:16). "Вселение" Слова совершается Духом Святым. Даже для апостолов многое в учении Христовом было до времени "сокровенно" (Лк.18:34), и лишь по сошествии на них Святого Духа в день Пятидесятницы апостолы устремились во все концы вселенной на проповедь Слова Божия, сопровождая ее чудотворениями именем Божиим. В сошествии Святого Духа было возрождено утерянное в вавилонском смешении языков (Быт.11:1-9)  антиномичное двуединство Слова Божия и слова человеческого, при этом последнее обрело утраченную иконичность. Слово человека лишь тогда сможет наполниться реальным содержанием, лишь тогда будет способно претворяться в дело, если укоренится в Боге. "Слово есть Творец и Бог наш, — пишет св. Иоанн Кронштадтский, — всякое слово Его есть истина и дело. Таково же должно быть и наше слово (ибо мы во образ Божий сотворены), т.е. должно быть истиною и делом; у Ангелов и святых людей это так и есть".

Человек несет ответственность за свои слова перед Богом. На Страшном Суде будут испытаны не только дела, но и слова человека. Поэтому Христос предупреждает учеников: "Глаголю же вам, яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный: от словес бо своих оправдишися и от словес своих осудишися" (Мф.12:36-37).

Прп. Григорий Синаит выделяет четыре вида слова "по различию способов, коими собирается" оно. Первое слово — "от учения". Это слово-педагог, которое воздействует на нравственность. Второе слово — "от чтения" Священного Писания. Это слово — живая вода, утоляющая духовную жажду. Третье слово — "от деяния". Оно принято в сердце и проверено человеком на опыте жизни во Христе; если второй вид слова "питает", то третий — "утучняет" душу. Наконец, четвертое слово — "от благодати". Это слово, "собираемое" в Духе и Духом. Таким словом человек учится владеть лишь через "причастие" Слову Божию, через "приобщение" к Нему, через "сочетание" с Ним.

Благодаря этому причастию человек приобретает необходимую осторожность, благоговение в обращении со Словом, дабы не исказить, не "повредить" Его. "Будь крайне трезвен, когда сеешь семя Господа Своего, — призывает прп. Ефрем Сирин, - чтобы враг не подмешал, как плевел, и чего-либо своего; потому что у него в обычае и посредством добра делать зло".

Благодаря этому приобщению человек обретает силу исполнить это Слово делом — жить по заповедям Христовым. "Слышащие слово должны в душах своих показать дело слова; потому что Слово Божие — не праздное слово, но имеет дело, совершаемое в душе", — пишет прп. Макарий Великий.

Благодаря этому онтологичному и антиномичному сочетанию слово человека наполняется особой силой, убедительностью и вместе с тем простотой, не нуждающейся в особых ораторских приемах и искусстве "внешнего" красноречия.

Благодатное пребывание человека в Духе не означает его пассивности, просто творческая активность личности развивается в другом направлении: она сосредотачивается на очищении собственной души и на постоянном поддержании той чистоты, которая дает простор действию в душе Духа Святого. Лишь на этом пути возможно иконичное слово, идеально совпадающее со Словом Божиим.

Бог открывает Себя человеку прежде всего в Своем Имени. Имя Божие предельно онтологично. Св. прав. Иоанн Кронштадтский призывает: "Со страхом Божиим, с верою и любовию прикасайся мыслями и сердцем к этому всезиждущему, всесодержащему, всеуправляющему Имени... Имя Его есть Он Сам — единый Бог в трех Лицах, простое Существо, в едином слове изображающееся и заключающееся, и в то же время не заключаемое, т.е. не ограничиваемое им и ничем сущим" (Иоанн 1991:2,129).² У св. Иоанна мы находим и такое высказывание: "Имя Божие есть Сам Бог" (Иоанн 1991:2,309).³ Эти слова не следует понимать в духе имеславия, отождествлявшего Имя Божие и Его Сущность,⁴ ибо св. Иоанн делает важную оговорку, из которой явствует, что он понимает взаимосвязь Имени Божия и Сущности Божией антиномично: Имя Божие заключает незаключаемое, ограничивает неограниченное и неограничиваемое, изображает неизобразимое. О. Павел Флоренский, возвращаясь в 20-х годах к Афонским спорам, сформулировал православное отношение к Имени Божию следующим образом: "Имя Божие есть Бог; но Бог не есть имя. Существо Божие выше энергии Его, хотя эта энергия выражает существо Имени Бога".

Позже о. Сергий Булгаков последовательно называл Имя Божие иконой: "Мостом, через который трансцендентное может открываться, не разрушив имманентного, не разорвав его на части, является слово-имя, логос в человеке. Звуковая личина в данном случае закрывает солнце и предохраняет человека от ослепления и попаления: как мы смотрим на солнце через затемненные стекла, так и Имя Божие скрывается для нас, а вместе и открывается (вспомним здесь св. Дионисия Ареопагита) в слове, нашем человеческом, звуковом слове, которое оказывается некоей абсолютной Иконой невместимого, нестерпимого, трансцендентного Имени, самого существа Божия, Я Божьего". Имя Божие — это вербальная Икона, которая, как и всякая икона, призвана антиномически открывать и вместе с тем скрывать Сущность Божию.⁵ Во главе всех словесных икон о. Сергий ставил два имени, данные человеку как самооткровение Божие. Первое имя — ветхозаветное Яхве, второе — новозаветное Иисус. Они суть "нерукотворные образы имени Божества". Как Божественное слово всегда есть иконослово, так преимущественно Имя Божие есть иконоимя.

У о. Сергия Булгакова находим, может быть, впервые поставленную проблему взаимосвязи между Именем Божиим и Храмом. Он приводит более двадцати библейских стихов, которые свидетельствуют о том, что Храм мыслился в Священном Писании как место пребывания, реального присутствия Бога через Его Имя. "Имя Божие, — пишет о. Сергий, — берется прямо как реальная живая сила, Божественная энергия, пребывающая в центре храмовой жизни. Храм есть место обитания Имени Божия, он и строится для Имени Божия". Имя Божие, икона Сущности Божией, входит в Храм — иконообраз двуединого бытия. Так основой храмовой жизни — богослужения, молитвы, церковного искусства — становится наряду с иконообразом Само Имя Божие. Храмовая жизнь не только иконична, но и логосна.

Проблеме имени посвятил несколько работ и много отдельных глав и экскурсов в разных своих трудах А.Ф. Лосев, которому принадлежит настоящий философский гимн имени и слову: "Имя — как максимальное напряжение осмысленного бытия вообще — есть также и основание, сила, цель, творчество и подвиг также и всей жизни, не только философии. Без имени — было бы бессмысленное и безумное столкновение глухонемых масс в бездне абсолютной тьмы, хотя и для этого нужно некое осмысление и, значит, какое-то имя. Имя — стихия разумного общения живых существ в свете смысла и умной гармонии, откровение таинственных ликов и светлое познание живых энергий бытия.

В любви мы повторяем любимое имя и взываем к любимому через его имя. В ненависти мы хулим и унижаем ненавидимое через его имя. И молимся мы, и проклинаем через имена, через произнесение имени. И нет границ жизни имени, нет меры для его могущества. Именем и словами создан и держится мир. Имя носит на себе каждое живое существо. Именем и словами живут народы, сдвигаются с места миллионы людей, подвигаются к жертве и победе глухие народные массы. Имя победило мир".

Итак, призвание слова — иконичность, и истинное слово всегда есть иконообраз:

— Слово, Логос есть Образ Бога невидимого;
— Имя Божие — иконообраз Самой сущности Божией;

— Слово Божие, запечатленное в Откровении Священного Писания, — вербальная икона творческого Слова, Логоса, и вместе с тем вербальная икона всего тварного видимого и невидимого мира в их прошлом, настоящем и будущем;

— человеческое слово (разумеется, в идеале) — иконообраз Слова Божия, а через Него — иконообраз Логоса. 

Слово обладает теми же характеристиками, что и всякий иконообраз. Оно представляет собой нераздельное и неслиянное двуединство — сращение предмета и его именования, явления и его именования, идеи и ее именования, т.е. слово онтологично. Наиболее четко эта мысль выраженна о. Павлом Флоренским: "Слово есть самая реальность, словом высказываемая, — не то, что бы дублет ее, рядом с ней поставленная копия, а именно она, самая реальность в своей подлинности, своем нумерическом самотождестве". Но, разумеется, такой "реализм" слова возможен только в том случае, если оно уходит своими корнями в Слово Божие, если оно является иконообразом Слова-Логоса.

Слово — антиномично, что обусловлено общей антиномичностью языка. В языке и в каждом слове сосуществуют противоречивые и противоположные начала. Важнейшая черта антиномичности языка состоит в том, что эта противоречивость не только неустранима, но жизненно необходима ему; "снятие" ее в пользу как первого, так и второго антиномического начала означало бы смерть языка, смерть слова. Не монизм, а напряженность антиномии характеризует истинную культуру языка.

Опираясь на труды В.Гумбольдта и А.А.Потебни, о. Павел Флоренский выделяет и по-новому формулирует основные антиномии языка: 1) антиномия объективности и субъективности слова; 2) антиномия речи и понимания; 3) антиномия свободы и необходимости; 4) антиномия индивидуума и народа. Эти антиномии наличествуют и в каждом отдельном слове.

Все четыре антиномии слова покоятся на одной главной: антиномии имени и именуемого, т.е. имманентного внешнего выражения и внутреннего содержания, укорененного в Боге Слове. В зависимости от понимания и интерпретации главной антиномии обретают свою специфику и вышеперечисленные четыре другие. Каждое слово — лишь "отблеск" Логоса и как таковое несет в себе Его энергию. Слово — это самовыявление первообраза, его самообнаружение, не теряющее иконической связи с обнаруживаемым. При таком подходе к слову

— антиномия объективности и субъективности слова предстает как антиномия внутреннего логоса вещи, вложенного в нее Божественным Словом, и самораскрывающимся содержанием Слова по мере приближения человека к Богу;

— антиномия речи и понимания предстает не только как языковая проблема, но как проблема прежде всего онтологическая. Речь говорящего лишь тогда воспринимается во всей ее полноте и глубине, когда говорящий и слушающий "сопребывают" в одном духе, "когда один слушает с верою, а другой поучает с любовию", действенно преподавая свет Слова Христова. По святоотеческим представлениям, чем ближе люди к Богу, тем они ближе друг к другу, тем иконичнее их слово, тем лучше они понимают друг друга;

— антиномия свободы и необходимости в слове предстает как практическая проблема добровольного отказа от "свободы своеволия", когда "все дозволено", и обретения "свободы в Боге", которая освобождает от рабства перед человеческим словом и возводит к подлинной свободе владения Словом Божиим;

— антиномия сосуществования личностного и народного начала в слове предстает как проблема соборного принципа в словотворчестве. Соборность же в наибольшей мере характерна для Церкви Христовой. Слово соборное — это слово, рожденное в Церкви, для Церкви, Церковью освященное. Это слово, в котором личностное и народное через "умирение" со Словом Божиим возведено в соборное двуединство.

Только Логос может дать человеку силу, энергию и божественное вдохновение творчески воспользоваться словом, не нарушая его внутреннего антиномичного равновесия и тем самым не омертвляя его. На высших же точках вдохновения Слово Божие дает предчувствие возможности примирения антиномий, а святым — свидетельство этого примирения.

Слово — символично в трех планах. 1) Символизм слова обусловлен символичностью Имени: "...Священное Имя Божие есть священнейший символ словесный". 2) Символично также Священное Писание как развернувшееся, "распустившееся" Имя Божие. "Слово Божие, — пишет о. Сергий Булгаков, — как отдельные книги, так и вся Библия... имеет символическую природу, есть боговдохновенный символ, имеет бесконечную глубину, которая, подобно звездному своду, становится все глубже при всматривании". 3) Слово человеческое (в меру своей связи со Словом Божиим) также является онтологическим символом, соединяющим два бытия (видимое и невидимое), два пласта (высший и низший); при этом, как отмечает о. Павел Флоренский, "низшее заключает в себе в то же время и высшее, является проницаемым для высшего, пропитываемым им".

Слово — канонично, оно представляет собой содержательную форму. Как в содержательном, так и в своем формальном аспекте слово стремится к самосохранению, оставаясь вместе с тем достаточно подвижным (семантически и формально), чтобы выполнять не только коммуникативную, но и творческую функцию в языке. Каноничность слова обеспечивает реальное антиномичное двуединство человеческого слова и Слова Божественного, а также органическую взаимосвязь слов между собой. Наиболее сознательно и последовательно каноничность слова разрушалась в экспериментальной поэзии футуристов, которая произвольным словотворчеством порывала связи слова с Логосом. Отец Павел Флоренский считал пафосом футуризма "возврат к дологическому стихийному хаосу" (Флоренский 1986:154).⁶ "Заумь" футуристов он не отрицал, но вследствие полного разрушения каноничной структуры слова и языка считал ее выходящей за пределы как субъективных, так и объективных оценок, если она хочет остаться "заумью".

Другой полюс отношения к слову являет православная молитва. Она характеризуется стремлением максимально одухотворить слово, реализовать заложенное в нем богочеловеческое двуединство, создать условия для "вхождения" в Именуемого через Его Имя. Дух своей благодатью на время снимает главную антиномию слова и позволяет молящемуся прозреть в сущность предмета, явления, идеи, увидеть имя и именуемое в их богочеловеческом двуединстве. Здесь также исчезает каноничность слова, но в совершенно противоположном смысле: если в футуризме каноничность разрушается своеволием поэта, то в молитве она максимально реализуется и делает себя не нужной. Внутренне она фиксируется сознанием как "неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати" (так это описывает апостол Павел, восхищенный до третьего неба — 2 Кор. 12:4). Если же такое состояние человека изливается все-таки вовне, оно выражается в даре глоссолалии, описанном в "Деяниях апостолов" (Деян.2:1-16).

Слово — соборно. Как образы стремятся к Первообразу, так и слова, будучи произведением Слова-Логоса, устремляются к воссоединению в Нем, даже к совпадению с Ним. И чем более глубоко они укоренены в Слове, чем более чистыми отражениями Логоса они являются, тем выше их способность выразить невыразимое, тем более точными вербальными иконами двуединого бытия они становятся, тем более соборный и "логосный" образ мира они являют.

Особым внутренним "зарядом" соборности отличается художественное слово. По выражению о. Павла Флоренского, оно есть "свившееся в комок предложение". И, конечно, справедливо обратное: предложение — это "свободно распустившееся слово". Известный идеал словесных видов художественного творчества — чтобы мыслей было больше, чем слов, — основан как раз на этом качестве слова: его соборности, его способности к семантическому стяжению и развертыванию, его способности и стремлении к максимально лаконичному и сгущенному выражению мысли, идеи.

Соборность и иконичность художественного слова выявляется преимущественно в контексте, в произведении изящной словесности. Это динамическая соборность. Но слово соборно и в своем изолированном виде, в своей статике, как единица словарного запаса. В статическом аспекте в высшей степени соборно слово-термин. Термин соборен, ибо он является плодом многолетнего, иногда многовекового развития познания, он — передельно возможная на данном этапе концентрация мысли, он — наиболее точное обозначение внутреннего содержания какого-либо объекта научной деятельности. Слово-термин соборно и в том смысле, что оно является плодом "творческих усилий мысли" и, как таковое, — вершиной этой мысли.

Слово — литургично и синергийно. Во-первых, оно синергийно само по себе, как "сгусток" энергии Божией, что особенно ярко проявляется в учении исихазма об Имени Божием. Слово, но особенно иконослово, иконоимя, в силу своей онтологичной и антиномичной связи с сущностью именуемого способно принимающего слово сделать причастным самой сущности. Отец Павел Флоренский сформулировал суть молитвы следующим образом: "...Произнесение Имени Божия есть живое вхождение в Именуемого". Конечно, "вхождение" понимается иконично — в плане антиномичного двуединства. Во-вторых, слово синергийно в своем церковном бытии. Литургическое слово есть тот краеугольный камень, на котором покоятся главные виды церковного искусства, молитвословия, богослужение, православное богословие. "...Библия в церкви есть не книга, — пишет о. Сергий Булгаков, — но таинство слова, которое совершается силою Духа Святого, как и другие таинства, и совершается причащение слова". "Творческий" потенциал слова как дела (через причастие к Слову Божию) в храмовом богослужении неизмеримо умножается. Слово человеческое, уподобляясь Слову Божию, обретает силу побеждать зло, преображать мир, реально являть "небо на земле", возводить в Царствие Слова.

+ + +

Своим особым отношением к слову и словесности вообще выделяется литература и вся культура Древней Руси. Высокий авторитет слова был обусловлен тем, что Русь впитывала византийскую культуру, искусство и богословие в их конечной завершенной форме. Византия прошла через горнило различных еретических движений, выковав и отточив в острых спорах с ними святоотеческую догматику.⁷ Русь же брала православное учение у греков в чистом, "снятом" виде. Ереси воспринимались уже с высоты святоотеческой мысли как нечто преодоленное и преданное забвению. Главное внимание уделялось основному богословию — апологетике, сравнительное же богословие стояло всегда на втором месте, во всяком случае до "Просветителя" прп. Иосифа Волоцкого.

Слово было воспринято древнерусской литературой прежде всего в его священном иконичном аспекте как "отблеск" Божественного Слова, Логоса. Причем понятие "слово" входило в древнерусское богословие, культуру не в отвлеченной форме — философской или богословской, — а живо, естественно и, главное, онтологично, благодаря участию человека в богослужении, слушанию проповедей, чтению духовной литературы. Иконичность слова и иконичное отношение к нему явственно ощутимо во всех сферах церковной, государственной, обиходной, частной и даже интимной жизни православной Руси, практически во всех сферах, где слово прямо или косвенно "участвует".

Чтение священных текстов было обязательной составной частью собраний первохристиан, оно проходит важным компонентом сквозь всю историю литургической жизни Православной Церкви. Торжественное чтение Евангелия, Апостола и паримий из Ветхого Завета во время Божественной Литургии является одним из наиболее действенных способов воспитания особого отношения к слову, как к святыне, — ведь с амвона звучат слова, сказанные самим Сыном Божиим, Который есть Бог Слово. Слово участвует в богослужении не только как чтение, как звучащее слово, но и как слово написанное, как книга, как целокупное слово. В храме имеется напрестольное Евангелие, и к нему, как вместилищу Божественного Слова, верующие прикладываются так же, как к иконе. Собственно Евангелие и есть словесная икона Христа. Иконичное слово предъявляет особые требования к произносящему, читающему его. В Православии поэтому издревле существует особый чин посвящения в чтецы (псаломщики).⁸